Нил Шустерман - Энси - Хозяин Времени

Миссис Умляут опечалилась, услышав о наших планах. «Печалиться» — это слово было в ходу во времена «пыльного котла» (тогда вообще были популярны словечки типа «печалиться», «прикидывать» и «братцы»). Но поскольку задний двор весь зарос бурьяном, уже увядшим в преддверии зимы, то она в конце концов неохотно позволила угробить эти ценные насаждения при условии, что мы все восстановим весной. При этих словах я невольно покосился на Гуннара: а ну как он не дотянет до весны? Но, опять же — может, так миссис Умляут выражала надежду, что ее сын все еще будет жив.

Самой большой проблемой нашего проекта оказался Гуннаров могильный памятник, торчащий как раз посреди двора. К этому времени Гуннар уже закончил высекать свое первое имя и принялся за второе, Кулбьёрн. Он опасался, что оно не поместится в строку.

— Боюсь, придется начать все заново, на другом куске гранита, — сказал он. Я только кивнул, уже решив для себя, что лучше мне вообще не лезть в эти дела с надгробием.

Прежде чем приступить к убийству беззащитного бурьяна, Гуннар повел меня к себе в комнату и показал, что он сделал с теми двенадцатью месяцами, которые я ему раздобыл: пробил скоросшивателем и поместил в папку с этикеткой «Жизнь». Он продемонстрировал мне ее с такой гордостью, с какой иные показывают свои фотоальбомы.

— Я вчера проконсультировался с доктором Г., — сообщил Гуннар. — Он сказал, что я, пожалуй, протяну месяцев девять, а может, и больше, потому что, судя по симптомам, мое состояние не ухудшилось. — Он погладил «папку жизни». — Но, скорее всего, истинная причина — в этом.

У меня вырвался нервный смешок.

— Любые средства хороши, если они помогают, правда?

Я все еще не врубался — воспринимает он все серьезно или так, подыгрывает. Ребята, подарившие месяцы своей жизни, в большинстве своем отнеслись к этой затее как к игре. То есть они, конечно, вникали и оспаривали правила; но это все равно как при игре в «Монополию», когда, приземлившись на «свободную парковку», требуешь от соперника пятьсот баксов. Правила это запрещают, но люди все равно настаивают на наличке. Собственно, однажды мой кузен Эл расквасил своему сопернику нос по этому случаю, из-за чего угодил прямиком в тюрягу — настоящую, не «монопольную».

Видите ли, даже когда игра идет всерьез, существует граница между «по-игровому всерьез» и «по-серьезному всерьез». Если бы я точно знал, по какую сторону этой границы находится Гуннар, мне стало бы намного легче. Похоже, в отношении него не я один чувствовал себя выбитым из колеи. Ах да, девочки, конечно, липли к нему, но когда дело коснулось литературных групп, раздел произошел по линии пола — то есть леди двинулись туда, где имелся романтический привкус, как, например, «К востоку от Эдема». В нашей группе поначалу было четверо парней, считая и нас с Гуннаром, но потом двое остальных мигрировали в другие романы. Я подозревал, что причина их миграции была та же, что и у фермеров в «Гроздьях гнева», — их гнали прочь бесплодные равнины смерти. Иными словами, парни не выдержали постоянных упоминаний Гуннара о своей кончине.

— Я никогда не забуду, — сказал он Девину Гилули, — что ты первым подружился со мной, когда мы переехали сюда. Согласишься нести мой гроб?

У Девина, побледневшего, как вампир, глаза полезли на лоб.

— А... да, конечно... — пролепетал он и на следующий день переметнулся не только в другой роман, но и в другой класс по английскому. Думаю, если бы была возможность, он бы сбежал в другую школу.

— Разве в вашей культуре не принято голосить по умершим? — спросил Гуннар у Хакима Хабиби-Джонса.

— А как это — «голосить»? — осведомился Хаким, из чего становилось ясно, что он больше Джонс, чем Хабиби. Гуннар продемонстрировал ему. Оказалось, «голосить» — значит тонко и визгливо вопить с переливами, — наверняка затем, чтобы поднять из мертвых того, по ком голосят. После чего Хаким тоже удрал.

Так мы остались вдвоем. И сейчас, опрыскивая двор Умляутов ядом, я боялся, что Гуннар заговорит о смерти травы и как-то перекинется на себя, типа он сам как эти сорняки под десницей Великого Мотыжника в небесах, и прочее в том же духе.

Однако Гуннар заговорил не о себе. Он заговорил обо мне. И своей сестре.

Я как раз собирался нанести удар милосердия особенно уродливому кусту, когда Гуннар сказал:

— А знаешь, ты Кирстен реально нравишься.

Я резко развернулся к нему, оросив гербицидом его башмаки.

— Ой, извини...

Он с полным самообладанием вытер жидкость тряпкой.