Иван Лазутин - Суд идет

— Ты уж прости нас, сынок, за телеграмму. Неделю назад ко мне привязалась такая лихорадка, так трепала, что температура выше сорока поднималась, аж в беспамятство бросало. Думала, что и не встану. А когда потеряла сознание, Иринка кинулась за врачом, да и телеграмму тебе тут же отбила. Уж больно она испугалась.

Домой шли торфяным валом, что тянулся за огородами. Лет пятнадцать назад мелиораторы из Москвы вырыли канаву, соединившую два озера. Ходили слухи, что в селе будут строить крупный торфяной комбинат государственного значения. Уже были завезены какие-то сложные машины, но вскоре грянула война и о комбинате совсем забыли. Машины куда-то увезли, а кирпичную кладку начатых корпусов растащили на печки, на ремонт школы, на погреба.

Утоптанная дорожка торфяного вала мягко пружинила под ногами. По обеим сторонам вала тянулись канавы. Когда-то в детстве Дмитрий в них купался и даже учился плавать. Теперь они заросли камышом и были затянуты тиной и лабзой. Справа лежало село, слева в знойном мареве дремал рям. Острый запах отцветающего багульника винным настоем бил в ноздри, отчего с непривычки у Дмитрия слегка кружилась голова. На полдороге остановились отдохнуть. Попавшийся навстречу белый, как лунь, старик снял картуз и поклонился:

— С приездом, Егорыч! Захаровна, что, дождалась сынка?

— Дождалась, Кузьмич, дождалась!

— Это хорошо, что приехал. А мои уж никогда не приедут. — Старик перекрестился, надел картуз и, что-то шепча себе под нос, пошел дальше.

— Кто это, мама? — спросил Дмитрий.

— Неужто не узнал?

Дмитрий смотрел в сутулую спину старика, но так и не мог припомнить: кто же это мог быть.

— Да это же дед Ионихин, Прохор.

— Неужели это он?

В памяти Дмитрия мгновенно всплыли картины далекого детства. Однажды с ватагой ребятишек он залез в огород к Ионовым, и его поймали. Дед Прохор тогда был еще ладным и крепким мужиком. Стянув с Дмитрия штаны, он до тех пор стегал его крапивой, пока на истошный крик не сбежались соседи и не вырвали мальчишку из цепких рук. Дня три ходил Митька с волдырями на лодыжках, ел стоя. С тех пор больше никогда не лазил по чужим огородам.

— А где же его внуки Николай и Семен?

Мать вздохнула.

— Как ушли в начале войны, так оба и не вернулись. На Николая похоронная пришла еще в начале войны, Семена убили прямо под Берлином.

— А Саня Говор жив?

— Чего это ты его вспомнил вдруг?

Саня Говор был деревенский дурак. Лет двадцать назад он пришел в районное село из какой-то глухой урманской деревни, жил тем, что подавали добрые люди, зимой спал в банях, летом коротал ночи где-нибудь на задах, за огородами, у костра. Это был безвредный здоровенный дурак, которого вечно дразнили ребятишки, бросая в него каменья и палки. Особенно не любили его собаки. У Сани Говора был хороший слух и густой бас, которому мог позавидовать даже профессиональный певец. Его любимой песенкой была песня про Дунин сарафан. Кто и когда обучил его этой песне — никто не знал, но, когда его просили спеть, он неизменно пел только эту песню.

— Нет Сани. Войну пережил, а на второй год весной как в воду канул: не то умер, не то куда ушел.

Дмитрий вспомнил: где-то он читал, что раньше в деревнях такие, как Саня, неожиданно и неизвестно откуда появлялись и так же неожиданно неизвестно куда исчезали. Саню Говоря ему было жалко. Ему, Дмитрию, даже стало немножко больно и грустно, когда он вспомнил, как однажды, в детстве, когда ему было лет десять, они стригли Саню Говора большими овечьими ножницами. Наделав на его крупной голове множество безобразных лестниц, они оставили на затылке хохол и со смехом разбежались. А потом, улюлюкая и подсвистывая, сопровождали его до самого ряма. Дальше, в лес, идти побоялись: остаться наедине с дураком в ряму, где водились змеи, было страшно.

Дмитрий вздохнул и взглядом окинул болотистую опушку ряма, где когда-то разорял утиные гнезда.

— Значит, нет в селе больше дураков?

— Как нет, есть. Но теперь они другого сорта…

Мать не договорила, вздохнула.

Дмитрий по-своему понял слова матери. Видно, здесь есть люди, которые чем-то обидели ее…

Как всегда с приезда, разговор не клеился. Дмитрий расспрашивал о пустяках: когда отелилась корова, какая масть бычка, подросли ли в палисаднике тополя, которые Дмитрий с братьями сажал еще до войны…

Иринка тянула братьев идти по улице. Ей не терпелось пройтись на виду у людей, под окнами, со своим старшим братом-москвичом, на зависть ровесницам-подружкам. Но Дмитрий настоял на своем, пошли огородами. Он был небрит, пиджак и брюки на нем с дороги были помяты. Не хотелось ему в таком виде показываться на глаза односельчанам.