Иван Лазутин - Суд идет

— Чего я хочу?

— Да!

Сквозь серые, твердо сжатые губы Дмитрий процедил:

— Я хочу, чтобы вы немедленно выпустили Бармина и Цыплакова. Более того, я хочу, чтобы вы нашли приличную, не дискредитирующую вас форму извиниться перед ними.

Внешне Шадрин выглядел удивительно спокойным и вызывающе невозмутимым, хотя это спокойствие стоило ему больших усилий.

— И все?

— Пока все.

— Чего же тогда придется ожидать нам, бедной периферийной темноте, если мы не выполним этот ваш столичный ультиматум? — Кирбай заливисто захохотал.

Этот смех покоробил Шадрина.

— Просветление вам наведет Москва.

Дмитрий повернулся и, не попрощавшись, направился к дверям.

— Одну минуточку, товарищ Шадрин!

Майор поспешно вышел из-за стола и жестом остановил Дмитрия почти у самого порога. Заложив за борт кителя руку, он широко расставил ноги и, в упор вглядываясь в глаза Шадрина, почти прошептал:

— Теперь слушайте мой ультиматум. Не забывайте о своем двоюродном дяде, который, между нами говоря, когда-то прошел через мои руки. У него характерец был не слабее вашего. Обкатали. Это во-первых. Во-вторых, вспомните получше: все ли в порядке в ваших биографических анкетах? До конца ли вы искренни и не придется ли мне отвечать на кое-какие вопросы этой анкеты? В-третьих, ваша адвокатура относительно Бармина не бескорыстна в материальном отношении. К нам поступили кое-какие сведения. Проверить их, подтвердить и подвести под соответствующую юридическую норму не так уж трудно.

Кирбай замолк.

— И это все?

— Пока что все.

— Что в противном случае угрожает, как вы выразились, столичному выскочке, если он встанет поперек порочных решений некоторых представителей местных властей?

— Он увязнет обеими ногами в периферийной тряси не и никогда больше не увидит Москвы. Остальное вы домыслите сами — вы же юрист и, кажется, не дурак.

С минуту Шадрин и Кирбай молча стояли друг против друга, скрестив ненавидящие взгляды. Первым заговорил Шадрин.

— Я принимаю этот ультиматум, майор! А вы… — Шадрин желчно улыбнулся и пристальным взглядом смерил с головы до ног Кирбая — вы ко всему прочему и подлец! Таких бы я без сожаления ставил к стенке. И я уверен, что это время придет. Вы еще будете расплачиваться за тридцать седьмой и тридцать восьмой годы.

Круто повернувшись, Шадрин хлопнул дверью.

Его никто не окликнул, никто не остановил. Его трясло, как в лихорадке.

Дойдя до раймага, он купил пачку «Беломора» и искурил подряд три папиросы. Почувствовав головокружение, присел на лавочке в молоденьком сквере против клуба.

«Да… Тут, пожалуй, придется идти на тяжелый и продолжительный штурм. Кирбай — это не одиночный боец, которого с криком «ура» можно поддеть на штык и бросить через себя. Здесь предстоит осада. И как в атаке: сделал первый шаг — не вздумай ложиться. Отступать — смертельно».

Вторая половина дня прошла в сборах. Больше часа Дмитрий писал письмо на имя первого секретаря обкома партии. Копию решил направить областному прокурору. Когда закончил, то внимательно перечитал написанное и вычеркнул несколько фраз. «Чем короче, тем убедительнее». Эту истину он постиг, будучи на следовательской практике в прокуратуре, где пришлось перечитать целые кипы заявлений от граждан.

Переписал начисто жалобу, сложил ее вчетверо и всунул под обложку партийного билета. Волновал предстоящий разговор в обкоме, где на пути к первому секретарю наверняка встанут инструкторы и помощники. Он во что бы то ни стало должен добиться личного приема.

Расхаживая по горенке, Дмитрий мысленно слагал первые фразы, с которыми он обратится к секретарю обкома. «Главное — не размениваться на мелочи! Главное не утопить в этих мелочах самое существенное, важное! И факты. Только факты!.. А после разговора обязательно оставить письменную жалобу. Устная беседа хороша, но что написано пером, то не вырубишь топором».

Для матери отъезд Дмитрия в город был неожиданным. Вначале она, грешным делом, подумала, что за неделю сыну надоело дома и он решил поехать погостить к тетке в Новосибирск. Когда же Дмитрий убедил ее, что он едет всего на один день и не в гости, а по делам, она не стала допытываться зачем и принялась собирать сына в дорогу.

На скорые поезда, которые всего лишь на одну-две минуты останавливались на маленькой станции, билетов не давали. Чтобы бесполезно не торчать ночь на станции, Дмитрий решил ехать с вечерним поездом, который за свою неторопливость и особую любовь ко всем столбам и мелким разъездам почему-то прозвали «пятьсот веселым».