Иван Лазутин - Суд идет

Пока Дмитрий говорил, Кирбай не проронил ни слова, ни разу не перебил. Только левая бровь его, выгибаясь крутой дугой, выдавала волнение.

— Вы кончили? — стараясь быть спокойным, спросил майор.

— Да, я кончил.

— Так вот, товарищ Шадрин, все, что вы сказали, это не больше не меньше, как мальчишество, как вмешательство не в свои дела. Вы что думаете — я не знаю, что Бармин — инвалид Отечественной войны? Знаю. Бармин здоров, как лошадь. Он нас с вами еще переживет, а вы вздумали опекать его. Если б вы знали, кого защищаете! — Кирбай покачал головой. — Пьяницу, дебошира, хулигана!.. От него весь район стонет!

— Этого я не знаю. По крайней мере, этого никто не высказал на сходе.

— Прежде чем вступаться в дела, нужно их знать, товарищ Шадрин. Тем более, не мне вас учить, вы сами юрист.

— Зачем вы меня пригласили, товарищ майор?

— Я вас вызвал, а не пригласил.

— Пожалуйста.

Кирбай откинулся в кресле, взвешивая взглядом своего собеседника.

— Шадрин Николай Спиридонович, случайно, не доводится вам родственником?

В прищуре глаз майора Дмитрий заметил нетерпеливое ожидание.

— Да, он мне доводится двоюродным дядей по отцу.

— В каком году он репрессирован как враг народа?

— В тридцать седьмом.

— Вы его помните?

— Очень смутно.

— А в анкете при поступлении в партию и при поступлении в университет вы указали эту биографическую деталь?

— В анкете?.. — спросил Шадрин. Сейчас он не помнит, писал ли он или не писал о двоюродном дяде в биографии и анкете. В одном он был твердо уверен: на все вопросы анкеты он ответил правду.

— Странно… Странно… — Майор пробарабанил пухлыми пальцами о стол. — Даже очень странно. А при окончании университета, когда оформлялись на работу, тоже упомянули своего дядю?

— Это что — допрос?

— Нет, это не допрос. Это самое обычное рабочее выяснение некоторых биографических моментов, которыми я занимаюсь по роду своей профессии.

— Так зачем же вам понадобились мои анкетные данные?

— Чтобы знать, что за человек, вернее, какова политическая физиономия человека, который разжигает в сельском населении недовольство местными органами власти и тем самым в какой-то степени срывает мероприятие государственного значения.

Шадрин встал.

— Может быть, мы на этом закончим наш разговор.

— Зачем же так горячиться? Садитесь, пожалуйста. Наш разговор только начинается.

— Что вы от меня хотите? Зачем вы меня вызвали?

Встал и майор.

— Что я от вас хочу? — Кирбай потушил папиросу, словно ввинчивая ее в дно свинцовой пепельницы. — Я хочу от вас, чтобы вы не ходили по райкомам и не дискредитировали решение, принятое районным сходом! Вы что — против Указа Президиума Верховного Совета СССР.

— Дешевый и грубый прием! — Шадрин желчно улыбнулся.

— Я спрашиваю вас, — тихо и вкрадчиво проговорил Кирбай, — вы не против Указа Президиума Верховного Совета СССР?

— Нет, я не против Указа. Я против беззакония, которое допускают некоторые местные власти. В частности и в большей степени вы.

Наклонившись над столом, Кирбай тихо, словно по секрету, сказал:

— Кстати, ваш двоюродный дядя, которого, если вам верить, вы не забываете упоминать в анкетах, тоже начинал с этого. Вначале он был недоволен работой некоторых представителей местной власти. Не лучше ли вам поубавить спесь и заняться своими прямыми делами там, в Москве?

— Это что, угроза? — На бледном лице Шадрина застыло подобие улыбки.

— Нет, это всего-навсего предупреждение, за которым, если вы не измените свое поведение, могут последовать соответствующие меры.

— Если не секрет, то какие? Чтобы я знал, чего мне следует опасаться.

— Вы многого хотите, гражданин Шадрин. Пока что не рекомендую вам только одно: пить вместе с ходатаями и их родственниками. Для столичного юриста это не совсем солидно. Хотя, правда, прямой взяткой это еще нельзя назвать, но, кажется, один литературный герой брал и щенками… Вы это, очевидно, проходили в школе на уроках литературы?

— Спасибо за совет и за предупреждение. Мне можно идти? — подчеркнуто вежливо спросил Шадрин, хотя за этой вежливостью поднималась глубинная ярость, которая, если ее не сдержать, с минуты на минуту могла прорваться наружу.

— Перед вашим уходом я только хотел поинтересоваться, товарищ Шадрин, чего вы в конце концов хотите? — На одутловатых щеках Кирбая играл неровный румянец: на таких твердых собеседников он уже давненько не наталкивался.