Иван Лазутин - Черные лебеди

— Ты жива, Жанка?

— А ты?

— Отдаю Богу душу, — ответил зеленый купальник. Парни ее называли Лерой. Не открывая глаз, еле слышно, будто из последних сил, она выдавила из себя: — Если и сегодня не будет перевода — я пойду на преступление.

— Что ты сделаешь? — полусонно проговорила Жанна.

— Подложу под главпочтамт ящик динамита и взорву его.

— Где ты достанешь динамит?

— Украду. На Ахуне рвут какую-то пещеру. Туда везут машину за машиной динамит.

— Поостроумней ничего не придумала? — упавшим почти до шепота голосом спросила Жанна, которая, как и ее подруга, лежала словно неживая.

— Могу и поостроумнее.

— Например?

— Распущу волосы, как дикая Бара, возьму в руки алюминиевую кружку и сяду где-нибудь у вокзала.

— Кого будешь изображать?

— Заведу под лоб глаза и завоплю нараспев: «Граждане и гражданочки!.. Помогите кто сколько может слепой на пропитание и на билет до города Одессы. Хочу поехать к Филатову полечить свои глазоньки темные…»

Растиславскому было не смешно, но он громко расхохотался. Так было надо. Девушки смолкли, продолжая лежать неподвижно. Боясь упустить подходящий случай для начала разговора, Растиславский повернулся в сторону девушек и громко, тоном проповедника произнес:

— А не желаете ли, дочь моя, что в зеленом купальнике, маленькую поправку ко второму варианту вашего скорбного текста?

Лера широко открыла глаза и лениво, толчками, подняла голову. Взгляд ее, утомленный и безразличный, встретился со взглядом Растиславского. Ему вдруг показалось, что чем-то в эту минуту она походила на Лилю. Такой же нервный излом чувственных губ, такие же большие дымчато-серые глаза, в которых на самом дне затаилась скрытая от людей тайная и глубокая скорбь. Лицо девушки по сравнению с шоколадно-серебристым загаром ее плеч выглядело бледным и измученно-болезненным. Только теперь Растиславский по-настоящему разглядел его. Оно было не столько красивое, сколько дерзкое. А может, ему так показалось тогда.

Лера поняла, что улыбающийся загорелый мужчина с темно-русой бородой, лежавший в двух шагах от них, обратился к ней.

— Что вы хотите предложить, дядечка?

Это неожиданное «дядечка» в первую минуту смутило Растиславского. И угораздило же его, оригинальности ради, отращивать эту злополучную бороду, на которой каждый второй из встречных останавливает любопытно-насмешливый взгляд.

Но Растиславский нашелся:

— Хочу предупредить вас, дети мои, что на вокзалах таких страждущих, как вы, моментально забирает милиция и отдает под суд за бродяжничество и за нищенство, — с расстановкой сказал Растиславский и с достоинством погладил свою библейскую бородку. — А поэтому советую вам с алюминиевой кружкой сесть где-нибудь у входа в храм божий.

— Думаете, там больше насобираем? — спросила Лера и взглядом окинула фигуру Растиславского.

— У храма спокойнее и надежнее, — все тем же тоном проповедника продолжал Растиславский. — Прихожане христианских церквей на подаяния щедрее, чем транзитные пассажиры на курортных вокзалах. Вот так-то, дети мои. Подальше от вокзалов и милиции. Поближе к святым местам.

До сих пор неподвижно лежавшая Жанна порывисто подняла голову и, хлопая длинными пушистыми ресницами, уставилась на Растиславского своими голубыми огромными глазищами. Такие глаза Растиславский видел на лубочных цветных открытках, где изображались в плетеной корзине котята, взиравшие на мир огромными удивленными глазами.

— Вы, дядечка, случайно, не поп? — спросила Жанна и прыснула смехом, пряча лицо в ладонях.

Этот вопрос озадачил Растиславского. Но решение пришло моментально:

— Ты не ошиблась, дочь моя. К твоему великому огорчению, я служитель культа.

— Зачем же нам огорчаться? — склонив набок голову, Лера с нескрываемым любопытством разглядывала лицо Растиславского, которое в эту минуту было по-евангельски кротким.

— Потому что вам, молодым отступницам от православной веры, не всегда приятно соседство с людьми духовного звания. Так вас воспитывают комсомол и государство.

— А вы кто, простите… — поп или выше по званию? — не унималась Жанна, которую разговор с Растиславским уже начинал интриговать, отчего она, незаметно для себя, даже немножко подползла к нему.

— Мой сан, дети мои, невысокий. Я всего-навсего священник Троице-Сергиевой лавры в Загорске.

— О, ба!.. — воскликнула Лера. — Ты слышишь, Жанна? Земляк!

— Потрясно! — взвизгнула Жанна, продолжая откровенно рассматривать Растиславского широко открытыми от удивления глазами.