Сигрид Унсет - Венец

Он увлек ее за собой к крайнему костру. Там танцевало много детей. Кристин подала другую руку какому-то мальчику лет двенадцати, а Эрленд худенькой девочке-подростку.

Как раз в это время никто не пел в этом хороводе - танцующие плавно раскачивались, двигаясь взад и вперед под звуки виол. Но вот кто-то закричал, что Сиворд-датчанин споет им новый танец. Высокий белокурый человек с чудовищно большими кулаками вышел перед цепью и запел:

Танцы идут на Мункхолмс, на белом песке.

Танцует Ивар, сын Иона, с рукой королевы в руке.

Знаком ли нам Ивар, сын Иона?

Игрецы не знали напева и только тихо перебирали струны, датчанин же пел один - у него был красивый сильный голос:

"О королева Дания, вы помните ль час,

Когда привезли из Швеции к нам и Данию вас?

Когда нас везли из Швеции по датской земле,

В блестящей короне, слезах и тоске?

В блестящей короне, и слезах и тоске,

Спорна, королева Дании, достались вы мне!"

Игрецы стали вторить голосу, танцующие мурлыкали только что заученный мотив и подхватывали припев.

"А если вы Ивар, сын Иона, мой верный паж,

То завтра же рано утром повесят нас!"

Но рыцарь Ивар, сын Иона, не трусом был

Железной брони не снятии, в челнок вскочил.

"Дан Бог, королева Дании, вам добрых ночей

Так много, как на небе звездных очей?

Дай Бог, король, вам столько же

несчастных годов,

Как на липе листов,

на коже волосков..."

Знаком ли нам Ивар, сын Иона?

Была уже глубокая ночь, и костры превратились в груды тлеющих углей, черневших все больше и больше. Кристин и Эрленд, держась за руки, стояли пол деревьями у садовой ограды. Позади них затихал шум и гам подгулявшей толпы - только несколько молодых парней прыгали, напевая, около тлеющих костров: но музыканты уже улеглись спать, и большинство людей разошлось. Там и сям бродили женщины, отыскивая мужей, которые перепились пивом и свалились где-нибудь.

- Не знаю, куда это я девала свой плащ? - прошептала Кристин.

Эрленд обнял ее одной рукою за талию и завернул своим плащом и ее и себя. Тесно прижавшись друг к другу, они про' шли сад, где росли целебные травы.

Пряный запах, смягченный и будто увлажненный росистою прохладою, ударил им , ч лицо, напомнив о дневном зное. Ночь была темна, а небо над вершинами деревьев затянуто мрачными тучами. Но все же они ощутили, что в саду были и другие люди. Эрленд прижал девушку к себе и шепотом спросил:

- Ты не боишься, Кристин?

В уме ее на миг предстал бледным видением мир, лежавший вне этой ночи, - ведь это безумие! Но Кристин была так блаженно бессильна. Она только крепче прижалась к Эрленду и что-то неслышно прошептала, сама не зная что.

Они дошли до конца тропинки; туг была каменная ограда, отделявшая сад от леса. Эрленд помог Кристин взобраться наверх. Когда она спрыгнула вниз, на ту сторону, Эрленд подхватил ее и некоторое время держал на руках, прежде чем поставить на траву.

Кристин стояла, запрокинув голову под его поцелуями. Он положил ей руки на виски - ей было так приятно ощущать его пальцы, глубоко уходившие в волосы, - ей подумалось, что она тоже должна сделать ему что-нибудь приятное, и поэтому она взяла в обе руки его голову, стараясь поцеловать его так, как он целовал ее.

Когда он положил руки ей на грудь и погладил, Кристин почувствовала, будто Эрленд обнажил ее сердце и взял его; он чуть-чуть раздвинул складки шелковой рубашки и поцеловал там - этот поцелуй обжег ее, проникнув до самого сердца.

- Тебя я никогда бы не мог оскорбить, - прошептал Эрленд. - Ты никогда не пролила бы ни одной слезы по моей вине! Никогда я не думал, что девушка может быть такой хорошей, как ты, моя Кристин...

Он увлек ее на траву под кусты; они сели там спиною к каменной ограде. Кристин ничего не говорила, но, когда он переставал ласкать ее, протягивала руку и дотрагивалась до его лица.

Через некоторое время Эрленд спросил:

- Не устала ли ты, дорогая моя? - И тогда Кристин склонилась на его грудь; он обнял ее и прошептал:

- Спи, спи, Кристин, спи здесь, у меня... Она все глубже и глубже погружалась в темноту, тепло и счастье у него на груди.

Когда Кристин пришла в себя, она лежала, вытянувшись во весь рост, на траве, щекой на коленях Эрленда, обтянутых коричневым шелком. Эрленд по-прежнему сидел, прислонясь к каменной ограде; лицо его было серым в серых сумерках, но широко раскрытые глаза были удивительно чисты и прозрачны. Кристин увидела, что он всю ее закутал в свой плащ - ногам ее было так хорошо и тепло под мехом.