Магда Сабо - Дверь

Было отчего в отчаяние прийти. Никто ведь не имел туда доступа, только мне было разрешено, да и то единственный раз. А ломиться насильно — не знаю уж, чем это и кончится. Испуг подсказал мне одно возможное решение, и я попросила подождать до завтра: попробую сама, наедине поговорить с Эмеренц. А уж не удастся, тогда и обсудим, что делать. Забежав к ней поближе к вечеру, я крикнула в щелку, что понимаю, почему не открывает и целиком на ее стороне: твердо обещаю никого не пускать, только сама войду и сделаю все необходимое. А ее придется забрать; не хочет в больницу — у нас можно побыть, с Виолой, в комнате моей матери. Врач уже предупрежден: лекарства быстро ее на ноги поставят, вот сама увидит.

Предложение это так ее возмутило, что даже голос у нее окреп. Без единой запинки прокричала, что если не оставим ее в покое, к ответственности нас привлечет за нарушение неприкосновенности жилища. Никто у нее не отнимет права оставаться до выздоровления дома и сидеть, стоять или лежать, где заблагорассудится. Вот уж подлые, назойливые нахалы! Посмеем сунуться — я или еще кто — чтобы поимели в виду: у нее топор, пришибет на месте. В смятении вернулась я домой. Вечером пришли Бродарич с мастером-умельцем и сыном брата Йожи и решили: общими силами взломают дверь, а врач подождет снаружи. К себе ее взять сын брата Йожи не может из-за детей, не пристала бы зараза какая-нибудь; но к нам по лестнице обещал довести. Мне же отводилась задача уговорить ее приоткрыть дверь, хотя бы ключ только повернуть, а там уж они справятся.

Муж не возразил ни слова, хотя акция задумывалась и подготавливалась без него. Одного не мог взять в толк, почему я сама не своя; что тут такого: ну взломают дверь — потом заколотят. Старуха который уже раз отказывается открывать, как же быть, если она не совсем в себе, уединилась, как Ахиллес; придется силком спасать. Спокойно могу забирать ее к нам, если пойдет; ему, положим, мешает постороннее присутствие, но тут случай особый: она нуждается в уходе, должна полежать в тепле. Не бросать же ее на произвол судьбы! Мы себе этого никогда не простим, нечего тут и объяснять. А вот моя паника совершенно беспочвенна и необъяснима. Ведь я же люблю старуху, почему же одна мысль взять ее на время доводит меня чуть не до слез? Я молчала, ничего не отвечая. Да и что было ответить. Никто ведь тайны Заповедного Града не знал.

Мы уговорились с врачом и г-ном Бродаричем, что оставим ее еще на эту, последнюю ночь. А завтра после утреннего приема в поликлинике начнем действовать. Ночь я провела плохо, мучили сомнения. Собственно говоря, я все еще колебалась, пока наконец не решила: ничего другого не остается. Спасти ее можно только ценой предательства. А не лечить — она просто умрет. Может быть, еще не поздно, организм у нее железный; а при некоторой ловкости, толике обдуманной лжи и тайну ее удастся сохранить. Только сил для этого не жалеть, побольше энергии вложить. И с утра пораньше я постучалась к ней, прося встать днем и на секундочку выглянуть, чтобы успокоить окружающих. Ее ведь совершенно не видят; зачем заставлять всех предполагать самое худшее, это неразумно; она же знает, как ее тут любят — кому хочется упрек в безучастности заслужить. План сводился к одному: убедить ее чуточку приоткрыть дверь. Тогда стоящий за моей спиной врач вытащит ее за руку, а мы все — мастер-умелец, г-н Бродарич, сын брата Йожи и я — уж как-нибудь доставим к нам. Она ответила, что как раз собиралась позвать меня через кого-нибудь. Сама выходить и показываться не будет, а я чтобы пришла — с коробкой, побольше и подлиннее: подох ее старый кот, тот, кастрированный; надо его похоронить. А докторов никаких не нужно — и чтобы сюда не ходили. Не верят, что жива, и пусть, провались они совсем; поверят небось, если от нее что-то понесут. Сказать, что грязное белье — рот заткнуть этим любопытным, этим лоботрясам.

С трудом разобрала я ее полушепот, а разобрав, пришла опять в полное смятение. В жизни не хранила я никаких коробок; откуда мне гроб взять для кота? И вообще других забот у меня нет, кроме как с дохлыми кошками возиться? Дел выше головы! Но я, конечно, обещала; вытащила из подвала старый негодный чемодан и даже немного утешилась под конец: осложнение с котом только облегчало задачу. Эмеренц придется приоткрыть все-таки дверь, чтобы передать труп, а врач воспользуется. Только бы не получилось, что он сможет явиться как раз, когда я не смогу! К четырем просили быть на телевидении — взять интервью, без четверти будет машина, а врач только к этому времени освободится… Ну ладно: я окликаю Эмеренц, она отпирает, подаю ей чемоданчик, принимаю его обратно. Тут врач с сыном брата Йожи, Бродаричем и мастером вытаскивают ее и переправляют к нам, а я еду на телевидение. Бледная от волнения, я одну за другой поглощала успокоительные таблетки, словно пралине; хотя утром такой выход представлялся мне в общем самым реальным и простым, даже стыдно было, что сама не додумалась.