Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Нет, нет! — воскликнула она, плача и сжимая его руку. — Ох, нет! — Ее взгляд упал на Роланда, она склонилась к мальчику и стала жадно его целовать; ее слезы закапали ему на лицо, и он испуганно на нее взглянул. — Иди, иди! — с трудом выдавила она, уже не владея собой и чувствуя, что внутри у нее все оборвалось.

Раздался свисток, Руперт наклонился и отстранил от нее Роланда; Нина выпрямилась, он отвел ее мокрые волосы со лба и пригладил их. Потом вслед за Роландом вскочил на площадку. Поезд тронулся.

Он видел только Нину; она сгорбилась, закрыла лицо руками, чтобы на него не смотреть. Поезд набирал скорость. Перрон и люди на нем скрылись из виду.

«Вернусь ли я сюда? — спрашивал себя Руперт. — Смогу ли? Посмею ли?» Он покачал головой. Как знать? Что он здесь погубил, какую надежду оставил? Что ждет его дома? Ответить на эти вопросы он не мог. А он на столько вопросов должен ответить… Да, держать ответ ему придется. Перед Лиллом, перед Джо, перед самим собой. Что он им скажет, он не знал.

— Ты видел, сколько у нас подарков? — спросил Роланд.

Они вернулись в купе. На нежной загорелой щеке сына остались разводы от Нининых слез. Как теперь жить? Не видеть ее, не чувствовать, что она рядом. Забыв обычную сдержанность, он прижал к себе голову сына, поцеловал его и в который уже раз спросил себя: что же теперь будет?

Этого он еще не знал.

Он вышел в коридор, нащупал в кармане злосчастную ручку Колмена, сломал ее об оконную раму и, поглядывая, как течет по стеклу бесцветная жидкость, выкинул обломки.

Новую жизнь надо начинать с чистой страницы, бессмысленно цепляться за прошлое — ведь жизнь у него одна, и теперь ее надо чем-то оправдать.

Он послал Роланда вымыть лицо.

█

A Captive in the Land — 1962

Сначала я хотел написать историю Руперта Ройса в привычной форме романа, излагая события хронологически, и рассказать, что произошло с этим моим дальним родственником в то короткое время, когда я его близко знал.

Но из этой затеи ничего не вышло.

Решив описать события, как я их видел, я выбрал в рассказчики человека, чем-то похожего на Ника Каррауэя, от имени которого ведет повествование Скотт Фицджеральд в «Великом Гэтсби». Я, правда, не Каррауэй с американского Среднего Запада, а Руперт Ройс уж наверняка не Джей Гэтсби (смешно даже сравнивать!). Однако порой, когда Каррауэй описывает в «Гэтсби» свою собственную жизнь, я чувствую, что между нами есть сходство.

Но вот и первая трудность: как остаться в стороне? Ведь история, которую я рассказываю, не моя, а Руперта Ройса. Однако принять в ней какое-то участие мне придется, потому что почти все, что я знаю, я услышал от него самого или от Джо. Я очень близко с ними сошелся. В сущности, я был довольно близок почти со всеми участниками событий. В том, что мы так сдружились, нет ничего удивительного: англичанин иногда охотно открывает душу австралийцу, хотя никогда не приоткроет ее даже на волосок своему брату-англичанину. Я, со своей стороны, старался отвечать уважением на предложенную мне дружбу и не пользоваться ею в своих интересах.

Я, как и Руперт, тоже Ройс, но Руперт родился богатым, а я — нищим; в семнадцать лет я ушел в море и служил на парусных суденышках у ловцов жемчуга, на танкерах, на грузовых судах, перевозивших руду, на лайнерах, землечерпалках, океанских буксирах, а однажды у меня было даже свое собственное двухмачтовое судно, от которого мне пришлось отказаться, потому что плавание на маленьких судах (если вы не занимаетесь этим для удовольствия) — бесполезное дело.

Но я никогда не терял надежды, на каких бы судах ни плавал и каких бы безрассудств ни совершал. Во всем, что я делал, всегда была цель; а жизненный опыт был мне нужен только для того, чтобы описывать виденное и пережитое.

Но, как ни странно, я начинаю писать не о том, что я видел и пережил на море, а о богатом англичанине, герое, шпионе, хорошем муже и отце, который, страдая и от того положения, в которое был поставлен, и от того, что творится в мире, пытался вопреки всему найти какой-то выход из всей этой нынешней неурядицы. Писать о Руперте мне легче всего не только потому, что это так свежо в моей памяти, но и потому, что, несмотря на модный, пусть и естественный скептицизм молодости, общение с ним явилось для меня серьезным уроком.