Джеймс Олдридж - Сын земли чужой - Пленённый чужой страной, Большая игра

— Но это же цинизм!

— И все-таки это правда. От этого никуда не денешься.

— Ладно, ладно, — примирительно махнул рукой Федор. — Но скажите, Руперт, какой вы видите выход? Или вы хотите, чтобы все продолжалось по-прежнему?

— Какой дурак этого хочет! — с раздражением воскликнул Руперт. — Неужели я хочу, чтобы атомный взрыв уничтожил мою жену и моих детей? Неужели я такое чудовище?

— Ну, так как же? — прищурился Федор.

— Я не знаю, где выход. Ей-богу, не знаю. В таких делах я круглый невежда. Я как-то не очень над этим задумывался.

— Это потому, что вы ненавидите политику, — холодно заключила Нина. — Вы позволяете другим думать за вас. А они-то как раз и внушают вам ненависть к политике— так им удобнее делать все, что заблагорассудится.

— Хорошо. Согласен: я не прав, — ответил он. — Но политика у вас в стране и у нас — это разные вещи. Вы связали с политикой вашу жизнь, вашу культуру, ваше образование. Вы сделали это сознательно и без колебаний. И на этом стоите. А в Англии считается, что каждый здравомыслящий человек должен избегать политики, как чумы, потому, что она состоит на девяносто процентов из лицемерия, а на десять процентов — еще черт знает из чего.

— Вот и получается, что вы позволяете другим распоряжаться вашей судьбой, — сказала она.

— Согласен, тут я не прав, — повторил он.

Он не хотел ссориться с Ниной. Даже мысль о ссоре с ней казалась ему невыносимой.

Федор слушал их перепалку со скучающим видом; Руперт бросил на него нетерпеливый взгляд и завозился в постели, словно побуждая его продолжить спор и выложить свои карты.

— Некоторые люди ведут себя необдуманно, — произнес Федор дружеским тоном. — Очень необдуманно…

— Человеку свойственно ошибаться! — запальчиво перебил его Руперт.

— Это не оправдание, — заметила Нина.

— Видите ли, — продолжал Федор, обращаясь к Руперту, — некоторые люди попадают в двусмысленное положение по ошибке, не взвесив своих поступков, не подумав, к чему они могут привести. Вот в чем сейчас опасность, не правда ли?

«Солгать? Или сказать откровенно?» — спросил себя Руперт.

— Верно, — проговорил он вслух.

— Война может начаться потому, что даже порядочные люди не задумываются порой над своими действиями.

— Может быть, в этом-то и трагедия, — согласился Руперт.

— Даже порядочный человек, вроде вас, может натворить бед, если решит, что в этом его долг.

Руперту это замечание не понравилось.

— Что же вы предлагаете? — огрызнулся он. — Обсудить, в чем состоит мой долг?

— А почему бы и не обсудить? — сказал Федор. — Если это долг порядочного человека, он выдержит любое обсуждение. Если же долг ложно понят, а вы — человек честный, вы сами его отвергнете. Так или нет?

«Для чего он взывает к моей совести? — лихорадочно размышлял Руперт. — Может, пытается спасти меня от моей глупости и даже показывает выход? Или же это новая ловушка, хитрый трюк, чтобы расшатать мою последнюю опору, заставить меня разувериться в том, что я выполнял свой долг?»

Руперт понимал, что не должен себя обманывать. Вопрос, который поставил Федор, уже давно его мучил, и совесть больше не позволяла ему уклоняться от ответа. Даже если не принимать в расчет того, что он делал для адмирала (эти робкие попытки шпионажа казались ему несущественными), был ли он прав, согласившись вообще на эту роль, не изменил ли он себе, не унизил ли этим свое человеческое достоинство?

— Видите ли, я считаю… — медленно произнес он, — что человек должен смотреть на все открытыми глазами — не только для того, чтобы понять, в чем его долг, но и для того, чтобы найти выход из нашей кошмарной действительности, прежде чем мир превратится в сгусток крови и радиоактивной пыли…

Федор задумался, взвешивая этот ответ.

— Что вы подразумеваете под словами «смотреть на все »? — недоверчиво спросил он, делая ударение на слове «все», отчего оно прозвучало зловеще. — Смотреть можно по-разному. Да и задачи при этом могут быть разные. Чтобы побольше узнать ? Кстати, много ли вы знаете , Руперт? Что вы знаете, например, о нашей стране?

— Очень мало, — согласился Руперт.

— Так как же вы собираетесь смотреть на нее открытыми глазами? Вы же сами признаете, что не знаете ее…

— Но я же могу узнать то, чего не знаю сейчас. Это в моих силах. — Руперт чувствовал, что дело идет к развязке. Федор обдумывал какое-то решение. Руперт все еще считал, что судьба его висит на волоске; он ждал, что дверь вот-вот откроется и войдет какой-нибудь здоровенный русский с ордером на арест, или обвинительным заключением, или еще чем-нибудь в этом роде, и пока не поздно, он торопился высказать то, что было у него на душе. — Понимаете, Федор, — сказал он, — каждый из нас не бог весть как умен, у каждого из нас в голове порядочный сумбур. Даже у вас и у Нины. — И тут же, взглянув на Нину, подумал, что к ней это вряд ли относится; она сидела молча, чем-то похожая на девочку, несомненно чувствуя, что за этим спором идет какая-то отчаянная, непонятная ей борьба, догадываясь, что она лишь немой статист в драме, исход которой может предрешить и ее судьбу. — Человек, который пережил, перевидал, перечувствовал в вашей стране столько, сколько я, не может остаться прежним. Наверно, я изменился. Конечно, изменился! Изменился и мой образ мыслей. Я еще не знаю, как именно…