Мара Будовская - Вечер в Муристане

Выяснилось, что Джузеппе Витторио выследил все перемещения и контакты Катерины. Говорил домашним, что едет на симпозиум или конференцию, а сам носился по миру вслед за ней. Когда он понял, что Дино, месцами дожидающийся своей нимфы — не единственный номер в ее списке, он и задумал страшную месть.

Несмотря на то, что позволили «Мастеру и Маргарите» увести себя в сторону от истинных причин убийства, Ольга и Массимо получили похвалу начальства.

Когда Ольга открыла свой ноутбук в самолете Эль — Аль, совершавшем рейс «Мальпенса — Тель — Авив», она получила по электронной почте заключение эксперта. Тот писал, что были исследованы три выборочных фрагмента прокатной копии фильма, находящейся в Израиле. Исследование показало, что источником изображения является цифровой файл. Поскольку речь шла не о современном фильме, который обязательно оцифровывается для добавления компьютерных эффектов, а потом вновь копируется на пленку, эксперт высказал предположение, что пленку со старым фильмом оцифровали, добавили современных эффектов, и после этого продали в Голливуд. Ольге стало досадно, что дело закрыто и нет больше повода разбираться с фильмом. Однако, она была не из тех, кто оставляет свое любопытство неудовлетворенным, и сохранила письмо в папке «М&М».

К маме постепенно возвращается ее левая сторона. Она работает на дому, делает переводы. Я рассказал ей о теории «создателей», «продавцов» и «актеров». Она посмеялась и сказала, что свой тромбофлебит приобрела задолго до нашего муристанского заговора.

Бумчик чувствует себя неплохо, наблюдается в клинике, не пьет и почти не ест. Каждый день по два часа плавает в море, а потом сидит на пляже, медитирует и заряжается солнечной энергией. Он и меня звал. Для купания вода пока холодная, а помедитировать на солнышке я не отказался. Он сказал мне, что пошел на поправку, как только спустил все деньги, которые заработал на продаже фильма.

Раскрыли убийство Кати. Оказалось, что ее убил сумасшедший член странной семьи Дино Паолино, в отместку за страдания сына. А ведь Катерина недолюбливала лиц нетрадиционной ориентации всю жизнь. Точнее, с тех пор, как узнала, что они вообще существуют. Стало быть, и ее наказание было послано в точном соответствии с личными страхами и предрассудками.

Натика две недели назад перевезли из клиники Левинштейн домой. Ломброзо снес флигель и на его месте построил настоящий Дворец Инвалида. Кроме удобных коридоров, специально оборудованных ванной с туалетом, низко расположенных выключателей, это настоящий «умный дом», где любую дверь, любое окно или жалюзи можно открыть или закрыть с пульта, через Интернет или даже с помощью SMS. Дом набит тренажерами, вертикализаторами, инвалидными креслами.

Почему–то, когда Изабелла Евсеевна радостно объявила сыну при всех «Вы можете жить здесь с Гаей», Натик не обрадовался. И Гая не обрадовалась.

Я‑то знаю, что произошло. Мне они оба рассказали.

Натик:

— Знаешь, Миш, я ведь все время хотел ее бросить. Помнишь, я ругал ее каждый раз, когда собирались мужской компанией. Ну, еще бы. Я комплексовал. У Вадьки Сонька — японская статуэтка. У тебя была Талила — смуглая секс–бомба, у Борьки, вообще, практически Фелишия Фурдак. А у меня обычная баба. Ну, талантливая музыкантша. Ну, хороший человек. Но баба вполне обыкновенная, пол-Израиля таких ходит. Когда я понял, что не брошу, а женюсь? В Ливане понял. Пули по ушам, конечно, не свистели, но страшно было. И днем, и ночью. Однажды зашли на ночлег в пустой дом. Решили по очереди принять душ, все уже завонялись капитально. Мылись по очереди. И вот, когда моя очередь настала, раздались на улице выстрелы, беготня. Я стою голый, в мыле. И от страха прямо в душе описался. Представляешь, Миш? Я во время срочной службы же тоже в Ливане был. И отстреливали нас там, как утят в тире. Но не писался же и не какался. Хотя, если уж на то пошло, лучше описаться голым в душе, чем во время боевых действий при всем обмундировании. Страх и позор. Хоть и опозорился только перед самим собой, но опозорился же! И вот, при всем при этом, понимаю, что для меня такое Гая. И опять принялся с вашими бабами ее сравнивать. Сонька после третьих родов уже не то. Твоя Талила тебя бросила ради богатого старпера. О Катьке вообще молчу. Я так и не понял, та ли эта девочка, с которой я в детстве дружил, а потом столько лет переписывался. А Гая — верная, преданная, хорошенькая. Такие чем умнее становится, тем краше. Это, Мишка, самый лучший вид женщин. Как моя мама. После войны, на обратном пути, заехал в Кирьят — Шмона в торговый центр, купил кольцо. Но, видишь ли, не довез. Мишка, как она за мной ухаживала! На репетицию съездит — и опять в Левинштейн. После концерта дома отоспится, а наутро — опять за мной горшки выносит. И я тогда понял, что теперь, когда я ее пусть не полюбил, но оценил по достоинству, когда она нужна мне, как никогда не была нужна, я должен самоликвидироваться из ее жизни. Чтобы она была счастлива. Такая вот мелодрама, достойная Эдуарда Асадова. Помнишь такого поэта?