Мара Будовская - Вечер в Муристане

— Нигде не требуется. Я — требуюсь.

— Ладно, я рад, что ты такой целеустремленный, не буду тебе обрубать крылья. Скажу только, чтобы ты был готов к тому, что их обязательно обрубят. А с Папой Якопо я договорюсь.

Обратно ехали по шоссе Аялон. Мишка любовался красивыми машинами, звездным небом, огромными рекламами, вывешенными на глухих торцах офисных зданий. С одной из таких реклам во всю длину небоскреба вытянулась длинная, тонкая, модная, родная Катерина.

— Натик! Смотри! Катька!

Натик притормозил и бросил взгляд на рекламу.

— Честно говоря, с той Катькой, какую довелось мне знавать, сходства нет. Но с той фотографией, которую она мне прислала, — несомненно, есть. Только это никакая не Катюха Порохова, а всемирно известная топ–модель Фелишия Фурдак.

— Всемирно известная?

— Ну, не знаю, как в Стране Советов, а тут известная.

Что такое «топ–модель» Мишка не понял, но спрашивать не стал. Очевидно, это девушка, чьим изображением украшают торцы небоскребов.

Когда они вернулись, дом и флигель спали. В саду крутились фонтанчики автоматического полива. В кроне векового дуба сновали летучие мыши. Лабрадор Тереза, повиляв хвостом, вернулась в будку. Спать, несмотря на усталость, не хотелось. Натик тоже не спешил закончить увольнительную.

— Завтра в автобусе отосплюсь, — сказал он, разливая по бокалам белое вино.

Выпили божественного напитка из запасов Папы Якопо. Живительная влага расслабила ту мышцу, что сжимает душу. Пьяненький, ушел к себе. Лег. Из головы не шли пятиэтажные ноги мадмуазель Фурдак и ее хорошенькое личико — копия Катерининого. Впрочем, ежели Фелишия уже развешана на многоэтажках, еще неизвестно, кто чья копия. С этими мыслями и уснул.

Фриды прекрасно расположились во флигеле. Комнаты ежедневно убирались, одежда стиралась и гладилась, к завтраку, обеду и ужину Изабелла Евсеевна приглашала их сама. Каждое утро, изрядно подкрепившись, впятером шли в ульпан — студию по изучению иврита. Там, в ульпане, наслушались и насмотрелись совсем других историй — кто–то жил в общежитии, кто–то снимал квартиру вместе с родителями после десятилетий раздельного проживания, а кто–то и вовсе с чужими людьми, чтобы сэкономить на квартплате. Семейство Полотовых — мама, папа и двадцатилетний сын Вадик — тоже оказалось с ними в одном ульпане. В процессе обучения выяснилась и причина веселья служащих в аэропорту. Фамилия Полотов переводится на иврит, как «плохо здесь». Прекрасная фамилия для иммигранта.

Чтобы отплатить Ломброзо за гостеприимство, Бабарива пыталась помочь на кухне, а мама с папой — принести из ближайшего супермаркета какие–то продукты, но Изабелла Евсеевна пресекла их попытки, и велела сосредоточиться на изучении языка и общей акклиматизации. В конце концов, решено было, что они останутся, как минимум, до окончания ульпана. Якопо оформил договор о сдаче флигеля, по которому государство выплатило причитающиеся квартирные. Дедамоня попытался отдать эти деньги хозяину, но тот не взял, обратив договор в филькину грамоту, предназначенную исключительно для обмана Еврейского Государства.

Чего Дедамоня терпеть не мог, так это попыток новоприбывших обмануть Израиль. Сразу после приезда пришлось забрать высланный заранее и уже полгода дожидающийся адресатов контейнер с багажом. Подходил срок, до которого великодушное агентство Сохнут держит пожитки репатриантов на своем складе бесплатно. Размещать посуду, мебель, книги и одежду, так загадочно исчезнувшие из их младосибирской квартиры, было негде, но Якопо и тут пришел на помощь, предоставив расположенный тут же, в усадьбе, склад. Часть багажа, естественно, побилась — плохо доехали хрустальная люстра и бокалы богемского стекла. Бабарива поплакалась по этому поводу новой подруге по ульпану, Розалии Зиновьевне, на что та сообщила, что дорогое Еврейское Государство на такой случай выплачивает компенсацию, надо только подать заявление и пригласить оценщика.

К приходу оценщика Розалия Зиновьевна с мужем притащили Бабариве картонный ящик, полный осколков. Ящик уже несколько месяцев переходил из семьи в семью, вбирая в себя ледышки колотого хрусталя, бело–синие обломки Гжели, треснувшие перси и ланиты выстоянных в очередях «Мадонн». Вместе с количеством осколков от семьи к семье рос и размер компенсации.

Когда оценщик ущерба Нисим Аарони явился для исполнения своего долга, ящик предстал во всем великолепии, сверкая и новыми гранями. Нисим, отгоняя легкое dejà–vu, навеянное не то раздробленным гжельским петухом, не то разлученными трещиной пастухом и пастушкой, принялся за работу. В самый разгар составления описи в помещение ворвался гордый Дедамоня, схватил ящик и снес на помойку.