Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Предварительный сигнал перед какой-то станцией повелевал снизить скорость, все шло великолепно, и прекрасно было смотреть вперед, на рельсы, но лучше уж ты, приятель, сам теперь принимай команду… А мне бы еще почувствовать тяжесть лопаты, полной угля, — так… И Крчма сел на запасное сиденье. Пирк время от времени поглядывал на него — ага, видно, все еще ломаешь голову, с чего это я ушел из служебного вагона, ведь Мишь всегда была любимицей классного господа бога… Но вы, ребята, думаете, что я думал, будто вы этого не думаете, а я так не думал.

— Видать, здорово разозлила вас Мишь! — напрямик, по своему обыкновению, бросил Пирк.

Крчма молча покачал головой. Эта Мишь, которая с виду вся нараспашку, при этом всегда скрыта в себе, Мишь, которую нелегко «прочитать», — как великолепно сегодня она вышла из себя! Оттого ли, что встретила понятливого исповедника? Да на какую другую роль мог я рассчитывать, старый дурень… Дурень и отчасти фарисей, потому что старался вытянуть из нее то, что мне вовсе не так уж хотелось услышать, а именно, как обстоит у нее дело с Марианом…

Но Пирк, видно, считал себя в ответе за хорошее настроение дорогого гостя — тем паче что принимать гостей в кабине машиниста, да еще во время хода поезда, вещь на редкость необычная.

— Эта Мишь иной раз такое брякнет, будто топором по колоде, даже не поймешь, что это — наивность или она нарочно подначивает. А тут еще как на грех позавчера анатомию в третий раз засыпала. Но вообще-то она хорошая девчонка.

Хорошая девчонка… Есть люди, один вид которых сразу ясно дает понять, каким станет их будущее, дурное ли, хорошее ли. А Мишь там, на своем ящике в служебном вагоне, была сегодня такая юная, как вечный рассвет, — но то, что читалось на ее тонком смуглом лице, в ее бархатных, немного печальных глазах, было не одно только счастье жить.

— Да я ничего против нее не имею, — несколько запоздало пробормотал Крчма.

— А сами хотели вернуться еще из Бероуна.

— Ты любопытен как коза. Просто я подумал, что пора мне, пожалуй, вернуться домой, — солгал Роберт Давид.

— Мы всегда знали, что дома у вас не все ладно, — произнес Пирк с той же откровенностью, за какую только что готов был осудить Мишь.

А Крчма был рад, что разговор перешел на другое. Оглянулся на кочегара, но тот, высунувшись из левого окна, смотрел вперед; впрочем, за грохотом машины он и не мог расслышать, о чем говорят. Пирк, орудуя регулятором, полуобернулся к Крчме — давно уже не ученик, с которым учитель не имеет обыкновения обсуждать свои семейные дела. Пирк давно стоит на своих ногах, а тот, кто с таким умением несет ответственность за безопасность сотен людей, для Крчмы более чем равный партнер.

— Воображаю, что вы все обо мне болтали. Мол, я под башмаком…

— Не все.

— А ты?

Миновали обходчика, тот, согласно инструкции, стоял перед своей будкой с флажком в руке, другой рукой помахал машинисту в знак привета; Пирк в ответ поднес руку к козырьку.

— Если не ошибаюсь, ваша супруга… В общем, нелегко вам с ней.

— Не всякому посчастливилось встретить идеальную партнершу.

— Почему вы не развелись? — напрямик спросил Пирк.

Крчма несколько даже опешил; глянув на своего бывшего ученика, с черным мазком машинного масла на энергичном подбородке, ответил:

— Если говорить честно, не нашел в себе мужества. Да и не был уверен, имел ли я на это право.

— Вопрос только — считаясь с другими, не испортили ли вы себе жизнь…

Прямота Пирка не может не импонировать. Что он мужчина, давно подтвердили его действия в ту грозовую ночь под Преломом; только я, пожалуй, недооценивал другие его качества…

И тут почему-то всплыл перед Крчмой образ Миши — с каким волнением выглядывала она в дверь вагона, когда мимо них видением прошлого проплывал Карлштейн; восхищение словно еще больше омолодило Мишь, открыло столько детского в ее лице, еще не потрепанного жизнью. Он ясно увидел жест руки, откинувшей со лба спутанные ветром волосы, наклон головы…

— Право на счастье — вопрос сложный, Павел…

Все началось, вероятно, с того, что у нас с Шарлоттой, на беду, не могло быть детей, подумал он, а вслух сказал иначе:

— Некоторые несчастные натуры избирают себе жизненной программой непрестанные поиски все новых и новых источников затруднений, причем находят их даже в мелочах…

Крчма не был уверен, надо ли продолжать; ведь Павел Пирк вообще первый человек, которому он так открывает свое сердце. И в этой внезапной откровенности, пожалуй, повинна эта злополучная Мишь с ее взрывом полчаса назад…