Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Нет, вероятно, можно в известной мере изменить мировоззрение человека, но попытка изменить его натуру абсолютно бессмысленна. Тем не менее это все та же Ивонна — и все та же, теперь уже неопровержимая для меня, истина: она — моя первая и последняя настоящая любовь. Глубина чувства проверяется только страданием — и сколько же я настрадался из-за нее в прошлом, сколько разочарований она мне уготовила! Могло ли быть иначе — даже так называемая любовная победа после двадцати лет напрасных мечтаний закономерно носит привкус разочарования… Так бывает всегда, когда недоступное становится доступным: осуществленная мечта теряет крылья, в них нет больше нужды для полета к солнцу…

Эта единственная серая мысль на небесной лазури первых месяцев совместной жизни, вместо того чтоб уплыть подобно летучему облачку, сгущается, темнеет, и если я не предприму чего-то, скоро из-за этой черной неотвратимой тучи перестанет выглядывать солнце: ведь Ивонна живет у меня как в зале ожидания., удивляясь тому, что при своей красоте и решительности она не достигла большей удачи ни в личной жизни, ни в карьере. Ироническая судьба красивых женщин? Однако по закону вероятности когда-нибудь да встретится на ее пути тот, настоящий, кто сумеет-таки поднять ее хотя бы на один вершок над землей, а может, и выше, на такую высоту, где даже прагматиков охватывает головокружение. И снова онемеет мой дом, опять найду я в шкафу не нужное больше женское платье или забытый африканский нож… Да и что может привязать Ивонну ко мне, к человеку, который сам ничто и ничего не имеет… «От мира я неотделим как свет, и все же изгнан из мира — как свет. Как свет, скольжу по поверхности. Вне мира, вне прошлого, вне самого себя». (Это я написал в последней повести, и Руженка всю фразу подчеркнула волнистой чертой. Почему?)

Я не хочу больше жить один — ведь я, в сущности, уже сорок лет живу в одиночестве, пожалуй, с самой колыбели…

Скорее всего, для моей шальной надежды нет ни гарантий, ни обязательств — во всяком случае, со стороны Ивонны. Но на большее в моем положении я рассчитывать не могу.

— Перестань грести, Ивонна.

— Почему?

Теперь только суметь бы сказать без пафоса, лучше — в ее стиле, слегка умаляя весь смысл легким цинизмом, чтоб это такое серьезное дело не обернулось фарсом, который потом никогда уже нельзя будет ничем перебить.

— Оставь весла. Есть вещи, о которых нельзя говорить, как ты бы сказала, между супом и жарким; но, может быть, их можно выразить посреди озера, вокруг которого лес и замок на горе, а на берегу его некий влюбленный поэт написал поэму «Май»: предлагаю тебе брак.

Ивонна глубоко вдохнула воздух.

— Минутку… Да, это шок, Камилл. — Она только сейчас выпустила из рук весла. — Ты как, считаешь, что это необходимо? Видишь ли, я не очень серьезная женщина.

— Во многом ты гораздо серьезнее, чем большинство людей. Ты говоришь то, что думаешь. Двадцать лет назад я с ума по тебе сходил; с той поры жизнь кое-чему нас научила, и мы постарели — ты-то нет, ты все такая же, постарел только я. — (Лгу: в чувствах своих я совсем не изменился.) — Но те письма во Франкфурт не были обманом: я писал их от сердца…

Лодка медленно поворачивалась вокруг своей оси. Ивонна опустила в воду обе ладони, и Камилл, при всем своем волнении, не мог не улыбнуться: ведь это я сам сказал ей когда-то, что таким способом можно прекрасно остудить вскипевшую кровь.

— Я все еще малость ошеломлена. Понимаешь, не считая месячного брака с господином Цигфельдом — а его считать нельзя, — я еще никогда не была замужем… Знаешь что, обдумаю-ка я все это в спокойной обстановке, дай мне два дня на размышление. А назад ты уж греби сам…

Стали меняться местами; лодка закачалась, ему пришлось тесно прижаться к Ивонне, и все равно они чуть не перевернулись… то-то был бы смех! Так и стояли, обнявшись: Камилл умышленно длил момент.

— А вообще-то два дня — дурацки долгое время, — проговорила Ивонна, глядя ему в такое близкое лицо. — Так что, знаешь, я твое предложение принимаю!

Их качнуло сильнее, Камилл едва удержал равновесие. Два рыбака в лодке неподалеку с удивлением наблюдали за парочкой и уже разворачивались грести в их сторону: что же там делает этот парень — борется с девчонкой, чтоб столкнуть ее в воду? И снова, разочарованные, отвернулись: эти сумасшедшие целуются стоя…

Ивонна села на корме. Всего лишь поменялись местами— а изменилось что-то важное. Как теперь справиться с внезапным смущением? По ее лицу можно было прочесть, что она решила предотвратить опасность патетических излияний.