Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Без застенчивости чокнулась с Крчмой рюмкой водки. Они сидели в креслах за курительным столиком; у Миши уже приняли первый самостоятельный, вполне профессиональный сценарий кукольного фильма, она — автор новых персонажей, пса Барнабаша и кота Мацоурека, даже вырисовывается возможность получить заказ для «Вечерничка» [90] Регулярная вечерняя телепередача для детей. , у которого миллионы зрителей и, судя по опросам телевидения, больше взрослых, чем детей…

— Ты наверняка добьешься многого, Мишь; пускай не станешь верховной жрицей в своей области, ибо для этого требуется не только талант, но и некоторые свойства характера, которых у тебя, к счастью, нет, — но уже теперь видно, что ты станешь художником и не застрянешь на среднем уровне; а средний уровень — худшее, что может быть для человека с амбициями в искусстве. Об этом я кое-что знаю: всю жизнь тащу на себе проклятье среднего уровня во всем, за что ни возьмусь.

— Тут вам никто не поверит, а уж я меньше всех. Кстати: как мне узнать, что я уже художник?

— Спроси тех, кто это испытал; я могу лишь предполагать, что это наступает тогда, когда ты начинаешь сопоставлять вещи со своими мыслями, а не мысли с вещами, как то делают простые смертные.

— Представьте, мне за этот сценарий еще и гонорар дадут! Теперь у меня будет денег — разве чуть меньше, чем у Ротшильда. — Мишь посмотрела на Крчму с робким любопытством — как он это примет.

— Ну, когда это произойдет, пригласишь меня на ужин к «Маркизу», а сегодня я приглашаю тебя, и увидишь — такого фирменного блюда не достанешь во всей Праге!

Крчма, с поварешкой в руке, как всегда безмерно хвастает, они вместе стряпают, шутки, прекрасное настроение — и однако все это как бы на втором плане, призванное отдалить что-то главное и важное, что назревает — или мой безошибочный нюх на сей раз гнусно меня обманывает? Не явилась же Мишь просто так, поужинать да похвалиться своими успехами…

Она попыталась дать ему какой-то кулинарный совет, Крчма строго одернул ее:

— Ты молчи. Я мало что умею, зато варить — да! Что, невкусно? — вспыхнул он, когда Мишь слегка подняла брови, отведав произведение его искусства.

— Бесподобно, пан профессор. Чувствую — тут все лучшее, что нашлось в вашем доме, и всего — в изобилии. Сказка, да и только!

Он положил нож и вилку.

— Вижу твою черную душу насквозь: сейчас ты намекаешь на сказку Чапека о том, как собачка с кошкой пекли торт и впихнули в него все что возможно, в том числе мышь. Надо было мне тоже положить ее в еду, неблагодарная ты женщина!

Выпили вина; Мишь, по привычке, — большими, решительными глотками, словно пила для храбрости. Необычная ситуация: я, привыкший в нашем «семействе» задавать тон, я, кому до известной поры все подчинялись, теперь пассивно жду чего-то и даже, как ни стараюсь, не могу избавиться от странной растерянности…

— А знаешь, где-то на этих днях будет ровно двадцать лет, как мы, промокшие насквозь, вломились на Збойницкую турбазу и основали там — хотя и не сознавали этого тогда — нашу Сердечную семерку…

— Вот видите — и благодаря силе вашей личности так называемого среднего уровня мы в этом же составе дожили до сего дня, а надеюсь, и дольше..

— В этом составе — да, но отнюдь не в тогдашнем духе.

— Нельзя же ожидать, что за двадцать долгих лет в отношениях между друзьями ничего не изменится. Но самое главное и решающее — наше восхищенное уважение к вам — держится крепко.

— То ли у тебя короткая память, то ли пытаешься меня утешить, а это я попросил бы отставить: для снисходительной терпимости ко мне как к выжившему из ума старику я еще недостаточно впал в детство. Я-то лучше всех знаю: из вас семерых остались лишь две родные души: Пирк и ты. Мариана и Ружену я начал раздражать, для них я теперь только назойливый придира, к тому же оба переросли меня. А Камилл…

— Но это же чепуха!

— Если это даже и не буквально так, то важны ведь не объективные факты, а человеческие чувства. Это вроде постулата: одинок не тот, кто один, а тот, кто себя одиноким чувствует. Я так и не сумел сделать ничего путного для Камилла, по крайней мере в главном: избавить его от чувства, что с ним поступили несправедливо. Когда-то Гейниц подставил мне подножку — именно в истории с Камиллом, — и хотя потом он в этом сознался, а может, именно поэтому, он с тех пор меня не любит. Ивонна корректна со мной, но у нее иные заботы, чем думать о своей принадлежности к какому-то фиктивному семейству. Теперь, после стольких лет, могу тебе признаться: уж коли не было у меня своих детей — Гинек, как тебе известно, был не мой сын, а Шарлотты, — я тогда, после нашего героического приключения, вбил себе в голову дурацкую мысль: втайне усыновить вас. Но ты ведь давно это знаешь— ты первая втайне же взяла меня в отцы, хотя именно ты…