Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— Пан профессор, вы сегодня плохо выспались. Разве не бывает, что дописываешь работу где-то вне своего дома, на другой машинке?

— Хоть не лги мне в глаза, черт побери! — Крчма внезапно ударил кулаком по столу, Руженка подхватила скатившийся карандаш. Крчма встал, в негодовании затопал к двери, потом обратно, опять плюхнулся в кресло. — Не повезло тебе, Руженка: я, видишь ли, лично знаком с этим рецензентом. Позвонить ему? — он протянул руку к телефону.

— Не надо, пан профессор, — она удержала его руку— и вдруг будто превратилась в прежнюю восьмиклассницу. Господи, да я чувствую, что покраснела до корней волос! — Вы… вы говорили об этом с Тайцнером?

Она с трудом выдавила эти слова. Уже один этот сдавленный голос меня изобличает…

— Еще нет.

Если Крчма не удержится и все ему выложит — Тайцнер, правда, как старый профессионал, в кое-каких хитростях против авторов — на стороне редакторов, но такое было бы и для него чересчур, а с Крчмой он давно знаком…

«…Можешь рассчитывать, что с нового года будешь заведовать всем отделом прозы…»

И вот теперь эта реальная надежда теряется в тумане неуверенности… Где гарантия, что этот мой промах не будет иметь худших последствий, чем только крик на грани инфаркта, и выговор, и лишение премии — это-то я уж как-нибудь переживу…

— Я догадывался — это ты зарыла собаку, из-за которой Камилла так долго преследует злой рок, — устало и словно упав духом заговорил Крчма. — Но то, что ты так злоупотребила своим служебным положением, желая свести с Камиллом воображаемые счеты, что ты унизилась до жалкого мошенничества, — это ведь и мое личное поражение, понимаешь? Я столько надежд возлагал на вас семерых, годами безрассудно уверял себя, что мне удалось привить вам хоть основные принципы этики…

Он сидел, сгорбившись, с неумело закрашенной сединой на висках, все его старания казаться молодым будто разом сменил глубокий упадок духа. Да что же это, неужто я никогда не отучусь краснеть? Как я ненавижу этого человека…

— Теперь — только к твоему сведению, Руженка: Камилл пишет новую вещь из жизни их бывшего винного погребка. Так сказать, воссоздает образ современного салона, где встречаются литераторы, художники, актеры и вообще люди искусства. Что-то говорит мне — вещь получится хорошая. Впервые я почувствовал: Камилл взялся за свое дело, и я рад, что он послушался меня, взяв эту тему. Я его заклинал, чтоб он никому и ничему не давал себя сбить, не оглядывался ни на какие модные образцы… А среду эту он хорошо знает. Но после нашего с тобой сегодняшнего разговора я буду заклинать его еще и о другом: чтоб он, когда рукопись будет готова, отнес ее в любое из многочисленных пражских издательств, кроме твоего, Руженка. Прощай.

На расспросы Камилла какая-то местная жительница показала в сторону берега, заросшего камышом:

— Вилла профессора вон там, за теми соснами!

— И ведь не скажет «академик»! Нет, для этих людей не существует званий выше старого доброго титула «профессор», — пробормотала Ивонна, когда они немного отошли.

Камилл оглянулся. Тон у Ивонны всегда, правда, деловитый и редко окрашен эмоциями, зато он всегда с налетом легкой иронии, однако сейчас в нем слышится польщенность: как же, мы приглашены видным ученым на виллу его еще более видного тестя-академика…

Потом Ивонна остановила какого-то дяденьку:

— Не скажете, где тут домишко пана Кованды?

— Да вы его уже прошли, пани. Вон у той дороги, что поворачивает к замку Бездез.

Дяденька долго смотрел им вслед: зачем спрашивали о доме Кованды, коли продолжают идти вперед?

— У тебя тут знакомые, что ли?

Ивонна отрицательно покачала головой, окликнула Монику, которая с восхищением смотрела по сторонам и чуть не ступила в лужу, — и Камилл не стал дальше интересоваться: этот Кованда, вероятно, кто-нибудь из обширного круга знакомых Ивонны, ведь в своем отеле для интуристов она сталкивается с сотнями людей, среди которых наверняка найдутся десятки мужчин, готовых на приключение с такой красивой женщиной, что выглядит на десять лет моложе своего возраста. Лучше не думать об этом…

У калитки не так чтобы очень роскошной виллы, еще довоенной постройки, стояла машина Мариана. А мы тащим от автобуса, с сумкой в руках, словно бедные родственники. Ивонна, правда, принимает жизнь по-спортивному, а вот мне это тяжело. И надо нам было сюда ехать…

— Зачем вообще Мариан пригласил нас, не знаешь?

— Знаю.