Ирья Хиива: Из дома

— А почему флаг с черной лентой?

Папа ответил серьезным голосом, что вчера враги народа убили Сергея Мироновича Кирова. Я спросила:

— Кто это Киров? Почему они его убили?

Но вдруг я увидела нашего маленького поросенка Зойку и попросила, чтобы папа спустил меня на землю. Я почесала Зойку за ухом. Она легла у моих ног и закрыла глаза, а папа что-то рассказывал брату, наверное, про Кирова. Ройне слушал, но его глаза смотрели на Зойку, ему тоже хотелось почесать ее.

Была теплая погода, и мы пошли на речку. Папа рассказывал про рыб, которые живут в нашей речке. Ройне спросил, как же они дышат в воде? Папа долго объяснял ему, как дышат рыбы, но я ничего не поняла, как это в воде они могут дышать. Мы подошли к какой-то тете, которая полоскала белье в речке. Тетя посмотрела на меня и заулыбалась. Потом она холодной мокрой рукой чуть ущипнула меня за щеку и спросила, чем это в такое время меня так откормили. Папа потянул пальцами за мой нос:

— Караул! Щеки нос задавили! — Он и раньше так делал с моим носом, и я это очень не любила. Дома папа спросил у мамы, чем это она меня кормит, — со мной неудобно выходить на улицу. Он показал на меня пальцем и сказал:

— Полюбуйся — буржуйский ребенок. Мама сказала:

— Глупости.

А потом они стали разговаривать громко, а нас с братом отослали в другую комнату. Нас всегда отсылали в другую комнату, когда мама с папой разговаривали громко.

Мы ушли в спальню. Там Ройне сказал, что из-за печки ночью приходят большие серые крысы, они прогрызли туннель из своего дома в нашу спальню, и ночью, когда мы спим, они гуляют по квартире. Они доедают то, что мы не доели, так няня говорила Ройне. Он всегда не доканчивал еду, вот крысы и приходят доедать. Стало страшно, и я заплакала, но мама скоро позвала нас. Приехала тетя Айно.

Тетя Айно красивая. От нее вкусно пахнет. В коричневой сумочке у нее всегда гостинцы. Но у мамы сжаты крепко губы, и она строго смотрит на меня. Она знает, что я спрошу у тети, что у нее там в сумочке. Но тетя сама положила на стол гостинцы, а в зеленой сетке у нее был еще какой-то сверток. Она развернула его. Там оказался для меня синий с красными полосками костюмчик. Я тут же надела его. Тетя засмеялась и сказала, что на днях видела цветной фильм про трех поросят, и я — точь-в-точь поросенок Наф-Наф. Все начали смеяться. Мне было совсем не смешно, а они смеялись и смеялись. Я заплакала, а им стало еще смешнее. Тогда я заорала во все горло и стала валяться в новом костюме по полу. Они перестали смеяться, но я все равно орала изо всех сил. Папа и тетя Айно решили отвлечь меня и успокоить, но я не хотела, чтобы меня отвлекали. Папа махнул рукой и ушел, а мама схватила меня за руку и втолкнула в темную спальню. Я кричала так громко, что ничего, кроме своего крика, не слышала. Взрослым на кухне, наверное, надоело, папа пришел, взял меня на руки и принес на кухню. Здесь было светло, а на столе стоял большой пирог. Папа посадил меня рядом с мамой, но у мамы были еще сжаты губы. Тетя Айно повела меня к рукомойнику и помыла лицо, налила чаю с молоком и дала большой кусок пирога. Я съела еще один кусок пирога. Мама улыбнулась, тетя тоже улыбалась, никто уже не смеялся.

По утрам мама спускалась на первый этаж учить детей, а няня уходила в магазин или еще куда-то, мы оставались с братом вдвоем. Иногда нам бывало очень весело, особенно, когда он что-нибудь придумывал. Но сегодня он сидел и рисовал за папиным письменным столом и не хотел играть со мной. Он умел рисовать все: пароходы, самолеты и даже меня нарисовал, но я не получилась похожей, и вообще я не любила, когда меня рисовали. Ройне научил меня рисовать круглую паутину и такие же круглые проволочные подсковородники — это было совсем неинтересно. Я много раз просила научить меня рисовать кукол и домики, но он рисовал и не слышал меня. Я дернула ножку стула, Ройне вскочил и крикнул:

— Давай сделаем снег, найди ножницы.

Мы разрезали мелко наши рисунки, но снегу получилось маленькая кучка. Тогда Ройне вырвал из тетрадей, которые лежали большими стопками на письменном столе, чистые страницы, но снег тоже не покрыл весь пол. Мы разрезали на мелкие кусочки все тетради маминых и папиных учеников, а потом брат схватил с письменного стола подсвечники на каменных подставках и, перевернув вверх дном ночной горшок, мы отколачивали от него всю эмаль. Когда мы кончили колотить, стало как-то пусто, и в ушах звенело.

Ройне любил играть в паровозы. Он связывал вместе стулья, открывал двери — из спальни в комнату, где был письменный стол, а оттуда — двери на кухню. Наши комнаты были друг за другом, получалась длинная дорога. Ройне заставлял меня ползти на четвереньках, таща за собой все связанные стулья из комнаты в комнату, и пыхтеть, как паровоз. Я не хотела быть паровозом и плакала, а Ройне сердился и говорил, что я толстая и все равно пыхчу, как паровоз.