Зигфрид Ленц - Живой пример

Теперь им бы надо бежать, кое-кто из них уже ждет сигнала, чтобы смыться, но тот, кого они называют Хубертом, склоняется над Пундтом, отодвигает заточенным стальным прутом воротник пальто, закрывший лицо, долго, изучающе рассматривает его, сосредоточенно, почти торжественно что-то обдумывает. Потом стучит своим стальным прутом по борту одной из лодок и говорит:

— А ну-ка, давайте! — И так как они его еще толком не поняли или не решаются понять, он без слов, жестами объясняет им свой план — столкнуть лодку в воду, швырнуть в нее старика и пустить по течению невидимого во тьме Альстера.

Они стоят неподвижно ровно столько, сколько им можно себе это позволить: он ведь не повторит своего приказа. И вот они обрубают бензеля, снимают с лодки брезент, переворачивают ее и кормой вниз сталкивают на реку. Лодка зачерпывает воду, кренится на бок, качается на волнах. Одному из них приходится лечь на живот, чтобы удержать ее. Позади них, уже в свете фонарей, все еще держась за руки, убегают те двое прохожих. Пусть бегут, а теперь поскорей! Ногами вперед спускают они Пундта в лодку, словно мешок, на какой-то миг он вроде бы опирается спиной о среднюю банку, но тут же валится к борту.

— Конец, где конец?

Чуть потравив веревку, они ведут лодку вдоль причала, все разгоняя ее ход и тем самым определяя направление: за кормой уже завихряются пенистые бурунчики, и тогда последним рывком, энергичным движением они отбрасывают веревку и глядят, как она плашмя шлепается в воду. Им наплевать, куда понесет лодку, когда она, закачавшись на мелкой боковой волне, войдет в конце концов в стремнину. Их шаги громыхают по доскам причала, но это уже не танцевальный шаг, не современный балет, а шаги бегства.

— У кого портфель?

Парень с лисьей мордочкой и длинными, словно шторки, ресницами, вяло огрызаясь: «Почему я, почему всегда я?», поворачивает назад. И как только портфель оказывается у него под мышкой, он припускает со всех ног, думая только об одном — как бы поскорее удрать, выбраться из парка, подняться по асфальтированному проходу на улочку с тесно стоящими уютными домишками, которые в самое ближайшее время будут снесены «ради новой планировки жилых массивов». Там, возле строительного вагончика на колесах с литыми покрышками, стоят экскаватор, гусеничный трактор, седельный тягач, их надо миновать, а потом перелезть через осыпающиеся развалины каменной стены и добежать до входа в подвал дома, из которого уже выселены все жильцы.

Ободранный прилавок, рассохшиеся брошенные бочки — тут когда-то была молочная. Парень с лисьей мордочкой притворяет за собой дверь и пробирается в потемках ощупью. Его ладонь ползет по запотевшей, выкрашенной маслом стене: со старых водопроводных труб падают капли. Сейчас будет ниша, потом дверь, а за дверью должны быть они.

Они уже тут. Они расположились полукругом на ящиках и бочках, отсветы свечного пламени скользят по мокрой одежде, вспыхивают в пивных бутылках. Затхлость и сырость. Они сидят, широко расставив ноги, утомленные, но довольные собой, как люди после хорошо выполненной трудной работы. Лишь один из них, узкоплечий, мрачный, стоит перед плакатом, на котором изображены лошади, обступившие и с удивлением обнюхивающие весьма фотогеничный мотоцикл. Хуберт держит стальной прут, как английский офицер стек. Он ходит взад-вперед; короткие беспорядочные шаги, можно предположить, что он обдумывает нечто важное. При этом он уставился отсутствующим взглядом на колченогий садовый стол, с которого чуть ли не до пола свисает простыня. Как хорошо они друг друга понимают: ему достаточно поднять глаза, и парень с лисьей мордочкой — болезненное выражение лица, синяки под глазами — выходит с портфелем вперед, кладет его на стол и, повинуясь скупому жесту, вываливает из него содержимое: книги, папки с рукописями, пачку чая, бумажные носовые платки. Это все? Еще коробочка со скрепками, больше ничего. Стальной прут ворошит книги, рукописи, вдруг резко поднимается и со свистом обрушивается вниз. Парень с лисьей мордочкой отходит, ему хочется вернуться к своей бутылке пива, но Хуберт, нахлобучив на голову фуражку американского офицера, кивком приказывает ему остаться и сесть за стол.

— Читай!

— Что?

— Возьми книжку, раскрой и читай!

— Я?

— Читай!

— Прямо сейчас?

— Мы хотим хоть раз от тебя что-нибудь услышать, — говорит Хуберт и не то чтобы изображает торжественное ожидание, но и в самом деле исполнен его.