Иван Лазутин - Последний этаж

Проходя по дворику театра, увидел Василия Ивановича Качалова. В своей боярской шубе с бобровым воротником и в бобровой шапке он сидел на занесенной снегом лавочке и, опустив голову, смотрел себе под ноги. Рядом с ним тревожно крутился Джим. Он жалобно скулил, словно чувствуя и разделяя горе своего хозяина. Я подошел к Василию Ивановичу, поздоровался с ним. Он поднял на меня глаза и ничего не ответил. Тогда я спросил:

— Слышали, Василий Иванович?.. Горе-то какое…

И он тихо ответил:

— Слышал.

— Где хоронить-то будут, в Москве или в Ленинграде? — спросил я.

— В Москве, — глухо ответил Василий Иванович. Первый раз он мне показался старым-старым. Первый раз за двенадцать лет работы в театре я увидел великого артиста небритым.

…Все это было давно. Но память, как цепкий репей, схватила и не отпускает от сердца эти далекие дни, в которые я повстречался с хорошими людьми России. С людьми, слава которых год от года ширится и крепчает. Она врастает корнями своими в нашу историю, она окрыляет души новых поколений, для которых Есенин дорог «…как поле и как плоть, как дождик, что взрыхляет зеленя…»

На этом записки старого архивариуса, бывшего театрального столяра, заканчивались. Чуть ниже машинописного текста от руки было написано наклонным старческим почерком: «Воспоминания литературно обработала моя внучка, студентка факультета журналистики Московского Государственного Университета Наталья Корнеева».

Совсем другим теперь предстал перед Бояриновым образ старика-архивариуса, который несколько часов назад рассказывал ему о своей большой и дружной семье. Теперь он уже не казался ему от корней волос и до пяток конторским чиновником, каким он представлялся Бояринову две недели назад, когда он впервые увидел его.

«Светлана Петровна… Светлана Петровна…» — твердил про себя Бояринов, стоя перед высокой дверью, обитой черным дермантином, стараясь твердо запомнить имя и отчество дочери актрисы Жемчужиной.

Нажал кнопку. За дверью послышался мелодичный перелив музыкального звонка. Дверь открыла — Бояринов это понял сразу, по мягкой приветливой улыбке, которая как бы говорила: «А я вас жду» — сама Светлана Петровна. На ней было строгое коричневое платье, облегающее ее статную фигуру. И хотя Серафим Христофорович говорил, что смерть мужа ее заметно состарила и отразилась на здоровье, Бояринов не заметил в облике миловидной, с правильными чертами лица женщины следов подступающей старости, если не считать седину, облагораживающую ее приметную яркую внешность. Крепкое пожатие маленькой, но сильной руки тоже говорило, что в этой женщине еще много энергии.

— Пожалуйста, проходите. — Светлана Петровна показала на полуоткрытую широкую двухстворчатую дверь с массивными бронзовыми ручками, изображающими львиные морды с висящими кольцами в пасти.

— Разрешите оглядеться. У вас, прямо-таки, как в музее. — Бояринов окинул взглядом просторный холл, на стенах которого здесь и там висели дорогие из черного и еще какого-то неизвестного ему темного дерева африканские маски женских головок. В углу, на высоком инкрустированном столике с малахитовой плитой, стояла бронзовая скульптура, изображающая схватку человека с тигром. «По мотивам Руставели», — подумал Бояринов, переводя взгляд на застекленные книжные стеллажи, уставленные почти до потолка книгами дореволюционного издания — это можно было без труда определить по тисненым золотом корешкам и кожаным переплетам. Некоторые из этих книг Бояринов, когда был еще школьником, видел в букинистических магазинах на Арбате и в Художественном проезде: «Мужчина и женщина», «Жизнь растений» Рене, «Человек и вселенная»…

Бояринов нагнулся и посмотрел на свои ботинки, как бы спрашивая хозяйку: разуваться ему, или не стоит. Светлана Петровна поняла минутное замешательство Бояринова.

— Не настаиваю. Но если хотите, чтобы отдохнули ноги, можете разуться. Вот тапочки, думаю, что ваш размер. — Светлана Петровна смерила Бояринова с ног до головы, остановив взгляд на его ботинках. — У нас тут целый ассортимент этого добра. — Достав из вмонтированного в стену шкафа уже изрядно поношенные тапочки, она поставила их перед Бояриновым.

Только теперь, расшнуровывая ботинки, он заметил под ногами совершенно новый светлый палас. И тут же подумал: «Да, не разуваясь, его можно быстро превратить в утиль…»

Светлана Петровна провела Бояринова в кабинет, который как-то сразу дохнул на него нежилым, музейным. На глухой стене, в самом ее центре, против двери, висела копия портрета Ермоловой, выполненная маслом. Позолоченная лепная рама портрета своей массивностью как бы усиливала экспрессию, подчеркивая значительность знаменитой актрисы.