Григорий Арутюнян - Авое, Тифлис

— Все в нашей школе было значительно,— начиная со сторожа — дяди Георгия. Слово "сторож" ему как-то не шло, во всяком случае, в теперешнем его понимании. Он был для нас неким символом, с такой же богатой биографией, как и у школы, охраняемой им. Аккуратно одетый, чисто выбритый, со щегольскими усами, он всегда был на своем месте.

Приходил раньше всех, уходил запоздно, последним. Жил он один, недалеко от нас. Почти каждый вечер я видел, как дядя Георгий, неторопливо возвращался домой по ярко освещенной улице Пушкина, где мы жили. Шел, очень медленно, видимо мысленно расставаясь с еще одним прожитым днем в своем любимом городе.

— Игру мы тогда проиграли. У меня была хорошая возможность забить решающий гол, но я больше смотрел на Нельку, чем на мяч. Они ушли с Нугзаром после игры радостные и возбужденные. Уходя — обернулась и незаметно от своего спутника озарив меня своей многообещающей улыбкой, скрылась в проулке. Вскоре Нелька, вновь, уехала с родителями в Германию, и я больше ее не встречал.

— Дома, по вечерам, я пересказывал сестре свои дневные похождения, хотя она и была о многом в курсе — ведь мы учились в одной школе. Особенно любила, эти мои пересказы тетя Теда. Она была очень доброй и веселой. С ней было гораздо проще, чем с Зарик, кажущейся нам не столь общительной, и очень строгой. Как мы глубоко ошибались! Зарик по настоящему мы с сестрой узнали позже, немного повзрослев и заново открыв для себя всю ее внутреннюю глубину и способность на большие чувства. А Теда всегда была рада с нами повозиться.

Правда, после смерти бабушки у нее тоже начались неполадки со здоровьем. Она стала часто болеть. Зарик водила ее к врачам, но Теде лучше не становилось, хоть и веселье, оптимизм не покидали ее. Как-то мы пошли с ней на спектакль в театр им. Грибоедова. Там было много знакомых, и Теда, почему-то, все время покусывала губы. Я спросил, зачем она это делает? Она ответила, что не хочет портить людям настроения своей болезненной бледностью губ. Тогда же она сказала, что хочет подарить мне на день рождения магнитофон. Радости моей не было предела. Вскоре "Астра-2" уже стоял на моем письменном столе. Первые записи, конечно, были речевые — говорил я, сестра, отец, дедушка. Затем Теда попросила записать ее отдельно. Она читала стихи, рассказывала народные прибаутки — весело, с юмором. Получилось неплохо.

— Только спустя много лет я понял истинную причину ее желания. Она знала о своей неизлечимой болезни и хотела остаться с нами хоть голосом на магнитной ленте…

— Сейчас у меня другой магнитофон и другие записи, но хранится и эта старая кассета с родными мне голосами.

— Теда долго мучилась, не желая расставаться с жизнью. Опять приходили и уходили врачи..

— После похорон Теды, вечером, я взобрался на старое, совсем уже скрюченное унаби, стоящее уже на двух деревянных подпорках, и долго размышлял. О чем? Наверное, о многом. II может в этот день, я решил стать врачом и избавить человечество от недугов? Мечты, мечты всесильной юности.

— В тот вечер, сидя на унаби я, вдруг, увидел, как сильно изменился наш дворик. Он стал еще меньше, появилось много пристроек — всем нужны были дополнительные удобства. Пристраивались кухни, расширялись комнаты. И все это, в основном, за счет нашего дворика, кстати, давно заасфальтированного. Унаби, росший почти в центре двора, теперь оказался у кирпичной стены, выстроенной настырной соседкой.

— Многое изменилось в планах на будущее и у нас с ребятами. Робик готовился поступать в консерваторию. Артем собирался в Москву для поступления в технический вуз, Сергей — в Киев, в авиационный институт, а Герцен в Пермь, в медицинский. Я выбирал между историческим и юридическим факультетом. Все более и более занимала меня и медицина.

— Но впереди были еще последние летние каникулы и я, наконец, увидел море! Мы поехали к нему с мамой, сестрой и моими друзьями Артемом, Сергеем и Герценом. Море появилось за окном мчавшегося поезда неожиданно просто и буднично. Я тщетно вглядывался в узкую морскую полосу, видимую из окна поезда и — ничего. Затем полоса исчезла — поезд огибал какую-то возвышенность. И вдруг, предо мной, как в сказке, чудом, открылось море, о котором я грезил.