Эптон Синклер - Широки врата

Ланни видел Париж в суматохе много раз, но он думал, что он никогда не видел такого накала политических страстей, никогда не такой путаницы в мыслях людей. Он видел чёткое различие между правыми и левыми, но обнаружил, что его социалистические и коммунистические друзья этого не видели. Они ненавидели фашизм, но они также ненавидели войну, а здесь эти два их врага находились на противоположных сторонах противостояния. Слишком мало левых разделяли энтузиазм Ланни по поводу британского флота метрополии, и они даже подвергали сомнению мотивы Энтони Идена. Такими колебаниями в полной мере воспользовалась про-итальянская пресса. «Вы хотите умереть за Негуса?» — был их лозунг, и французский рабочий спрашивал себя: хочет ли он? Кроме того, если Франция позволит Англии ввязаться в войну, чтобы спасти воду озера Тана для британского Судана, что будет делать Гитлер в это время? Они воображали фюрера, ухмыляющегося и потирающего руки от восторга в связи с перспективой захвата Рейнской области, когда французские войска будут заняты в Приморских Альпах.

Основная часть прессы Парижа и даже всей Франции была на стороне премьера Лаваля и других про-итальянских политиков. Была и ещё одна причина, самая важная, но редко упоминаемая: прямой подкуп. Здесь была трагедия Франции, коррупция органов, от которых публика получала новости и идеи. Если иметь достаточно много наличных денег, то можно заказать не только вброс новостей, но редакционное мнение почти всех газет Парижа. Говорили, что теперь у итальянского посольства было шестьдесят миллионов франков, предназначенных для разрыва франко британского союза в этом кризисе. В этих газетах размещалась откровенная клевета и ложь, доходившая даже до самых гнусных непристойностей. А цена позволяла редакторам и владельцам покупать драгоценности и меха для своих любовниц и демонстрировать их в опере и в кабаре.

Ланни обнаружил, во что бы люди ни верили, они верили неистово. И ему стало необходимо решить для себя, какую роль выбрать. Политического пропагандиста или секретного агента и источника средств? Конечно, если следовать его нынешним побуждениям и говорить всем и каждому то, что он думал и знал, то он окажется в центре внимания той самой прессы. И станет персоной нон-грата для большинства своих богатых клиентов. Он был так счастлив от мысли, что теперь был в состоянии говорить, что ему вздумается. Но очень короткий опыт убедил его, что это оказывается дорогостоящей роскошью для эксперта в области искусства.

Золтан Кертежи был в Париже, готовый дать полезный пример своему младшему партнёру. Гениальный венгр ненавидел насилие и произвол, как любой художник и любитель искусства. Но он держал язык за зубами. Когда люди выражали свои политические взгляды, он вежливо слушал и только делал умеренные замечания. Кто-то должен был поддерживать огонь, горящий на алтаре культуры. И он выбрал эту роль и надеялся, что она не может быть полностью бесполезной. Горячие участники политических баталий будут глядеть на это лицо с седыми усами и беспристрастными голубыми глазами и чувствовать, что их мягко порицают. И они тоже захотят обитать на тех же высотах и дышать холодным чистым воздухом.

Ланни всегда впечатлительный, был впечатлен. Но когда он отошёл от впечатлений и подумал над этим, то не мог увидеть, как любовь к искусству изменит фанатизм Муссолини и Гитлера, или фашистских и нацистских юношеских организаций. Он поехал в Буковый лес, как всегда, когда бывал в Париже. И обсуждая существующий кризис, заметил, что эти два диктатора взращивают десять миллионов маленьких демонов, которых готовят на убой. Его старый друг Эмили была в ужасе, и умоляла его не произносить такие слова снова. Ланни подумал и решил, что его слова были научно точны, но их произнесение вслух вряд ли совместимы с ролью секретного агента.

Из Бьенвеню переслали долгожданное письмо от Труди Шульц. Она сообщала своему патрону, что у неё теперь были несколько эскизов, достойных его рассмотрения. И попросила его черкнуть пару строк, сообщив ей, где она могла бы встретиться с ним, как и раньше. Адрес был на почтовое отделение в тринадцатом рабочем квартале Парижа. Он ответил сразу, назвав угол улицы в этом районе и назначив точное время через два дня, чтобы она могла подготовиться. Он приехал туда, и всё было так же, как в Берлине, за исключением того, что нестрогого вида жандарм, наблюдавший, как она садилась в машину, не носил повязку со свастикой, и его интерес к этому эпизоду был чисто сексуальным.