Генри Лоусон - Рассказы

— Я и сам так подумал, но это мне пришло в голову позже. Может быть, она это не всерьез сказала. Мне кажется, дело было в том, что у нее сердце ко мне не лежало, вот она и хотела отвадить меня полегоньку. Понимаешь ли, ей не хотелось меня обижать, она очень добрая девочка. Там, откуда я родом, встречаются ужас до чего высокие парни, и я знаю двоих, которые женились на маленьких девушках.

Ну что ты будешь делать с таким?!

— Иной раз, — сказал он, — иной раз я страх как жалею, что вытянулся таким длинным.

— Взять, к примеру, этого глухого парня, — задумчиво продолжал он. — У него, как у меня, не ладится с девушками. Он слишком глухой, а я слишком долговязый.

— Откуда ты это взял? — спросил я. — Насколько мне известно, у него три девушки, а что касается глухоты, то он первый болтун в городе, и о том, что тут делается, ему известно больше, чем мамаше Бриндл, старой прачке.

— Вот так штука! — медленно произнес Жираф. — Ну кто бы мог подумать? Мне он не заикнулся ни разу, что у него три девушки, ну а насчет новостей, так это я ему всегда рассказывал, думал, что иначе он многого недослышит. По его словам, вся беда его в том, что куда бы он ни пошел погулять с девушкой, люди слышат, о чем они между собой разговаривают, — во всяком случае, слышат, что она ему говорит, и делают свои заключения. Он мне рассказывал, что гулял как-то вечерком с одной девушкой, а ребята их выследили, слышали, как она ему сказала «не надо», и раззвонили по всему городу.

— А почему она сказала ему «не надо»? — спросил я.

— Этого он мне не объяснил, но, наверно, он ее поцеловал, или обнял, или что-нибудь в этом роде.

— Боб, — помолчав, сказал я, — а ты не попробовал еще разок попытать счастья с этой маленькой девушкой в Бендиго?

— Нет, — ответил он. — Что толку? Она славная девочка, и мне не хотелось надоедать ей. Я не таковский, чтобы лезть, когда в тебе не нуждаются. Но после того, как она мне тогда намекнула, я почему-то не мог оставаться в Бендиго. Вот я и решил перебраться в эти края и поболтаться здесь год-другой.

— И ты ни разу ей не написал?

— Нет. Какой смысл надоедать ей письмами? Я по себе знаю, сколько бывает хлопот, когда надо отвечать на письмо. Ей пришлось бы написать в письме чистую правду, а мне от этого не стало бы легче. А теперь я почти что справился с собой.

Спустя несколько дней я поехал в Сидней. Последний, кому я пожал руку из окна вагона, был Жираф, который сунул мне что-то завернутое в газету.

— Надеюсь, ты не обидишься, — сказал он, растягивая слова. — Ребята подумали, что у тебя, наверно, деньжат не густо, — очень уж ты часто ставил выпивку, так вот они и собрали парочку фунтов. Чтобы у тебя было на что погулять в Сиднее.

Я вернулся в Берк перед началом следующей стрижки. В первый же вечер я случайно столкнулся с Жирафом. Он показался мне каким-то взволнованным, но шапка была у него на голове.

— Не пройдешься ли со мной до Биллабонга? — спросил он. — Мне бы хотелось рассказать тебе кое о чем.

Он вынул из кармана письмо и развернул его. Его большие коричневые загорелые руки дрожали.

— Вот только что получил письмо, — сказал он. — От той маленькой девушки из Бендиго. Все это оказалось ошибкой. На — прочти. Я чувствую, что мне нужно с кем-нибудь потолковать, а с тобой мне легче всего говорить.

Это было хорошее письмо — письмо маленькой девушки с большим сердцем. Все эти месяцы она тосковала по этому длинному ослу. Оказывается, он уехал из Бендиго, не попрощавшись с ней.

— Почему-то у меня сил на это не хватило, — сказал он, когда я напустился на него.

Только неделю назад она раздобыла его адрес; она узнала его от одного человека из Берка, поехавшего на юг. Она называла его «ужасным долговязым болваном», каковым он, вне всяких сомнений, и был, и умоляла его написать и приехать к ней.

— Ты поедешь, Боб? — спросил я.

— Ей-богу, я бы завтра же сел в поезд, вот только денег у меня нет. Но я получил работу в стригальне Биг Биллабонга и скоро сколочу несколько фунтов. Как только кончится стрижка, так и поеду. И сегодня же ей напишу.

В тот сезон Жираф был рекордсменом Биг Биллабонга. В среднем он стриг по сто двадцать овец в день. Один только раз за время стрижки он устроил шапочный сбор, и было замечено, что сначала он колебался, а потом внес только полкроны. Правда, деньги собирали для человека, которого полиция задержала за то, что он бросил свою жену.

— Это всегда так бывает, — заметил Митчелл. — Эти мягкосердечные, отзывчивые парни всегда кончают тем, что становятся ужасными эгоистами и скрягами. Такими их делает жизнь. Рано или поздно их осеняет мысль, что они были мягкосердечными дураками, и они раскаиваются. Похоже на то, что к концу жизни Жираф сделается первым скаредой.