Генри Олди - Рассказы ночной стражи

.

.

Небо горело над монахом.

Я умираю, понял он. Небо горит, но я больше не вижу в нём пожара, сожравшего мой монастырь. Просто закат, солнце садится за гору. Да, я умру не сегодня. Это утешение?

Вряд ли.

О, храм Изначального Обета, великий Хонган-дзи в Исияма! Злосчастный Хонган-дзи! Счастливый Хонган-дзи, бессмертная птица фушичо [1] Японский феникс. Букв. «бессмертная птица». , восставшая из пепла! Никогда больше я не увижу тебя. И это, вне сомнений, утешение. Я запомню тебя, моя обитель, такой, какой ты была в счастливые годы.

— Западный храм, — сказал демон. Трубка в его руке дымилась. — Прекрасное место, строительство уже завершается. Весной в Западный Хонган-дзи войдёт новый настоятель, и это будете вы, святой Кэннё.

— Это буду не я, — ответил монах.

— Почему же? Вам не нравится место? Только скажите, и я построю ещё один Хонган-дзи. Если первый мы назвали Западным, второй мы назовём Восточным.

— Ваше великодушие может соперничать только с вашей щедростью. Мне нравится место, выбранное вами. Я восхищён искусством строителей. Моя признательность безгранична.

— Вы по-прежнему питаете вражду ко мне? Не хотите принять подарок? Десять лет — долгий срок, мне казалось, что наша вражда иссякла.

— В моём сердце нет вражды. Всё очень просто, Нобунага-сан. Не ищите сложных причин там, где есть простые. К тому времени, как храм будет завершён, я покину вас. Мертвецы не принимают даров, отказ мёртвого — не оскорбление. Но мой дух возрадуется, когда в Западном Хонган-дзи воссядет новый настоятель.

— Вы, святой Кэннё, до сих пор зовёте меня демоном. Не вслух, нет! Я читаю это в блеске ваших глаз, движении ваших губ. Ведь так?

Князь Ода Нобунага улыбнулся. Лицо его было лицом Акэти Мицухидэ, предателя и убийцы, чьё тело князь носил с момента своей гибели в храме Хонно. Улыбка осталась прежняя, из прошлой жизни. Эта улыбка заставляла трепетать друзей и содрогаться врагов. Сейчас, когда Нобунага обрёл титул сёгуна, всякий падал ниц, завидев лишь тень улыбки военного диктатора Чистой Земли.

Всякий, да. Но только не монах, над которым горели небеса.

— Это так.

Чай остыл, но Кэннё сделал глоток. Горло саднило, вчера монах простудился во время медитации. Никогда раньше болезнь не смела приблизиться к Кэннё, когда он медитировал. Всё однажды происходит впервые: и жизнь, и смерть.

— Вы правы, я зову вас Демоном-повелителем Шестого неба. Я зову вас так в память о великих годах. Я сам дал вам это имя, мне оно ближе всего.

Демон взял свою чашку. Чайный набор был сделан из пористой, грубо обожжённой глины безымянным мастером, рождённым в Кути. На чайнике, если не вглядываться, можно было разобрать контур горы с белой вершиной. Стоило всмотреться пристальней, и гора исчезала, превращаясь в бессмысленный набор чёрточек и выпуклостей. Люди полагали, что это Фудзияма. Монах знал: это Акаяма, Красная гора, где ему явился будда Амида; знал это и демон.

Случайный человек отдал бы чашки с чайником слугам, побрезговав грубостью работы. Знаток отдал бы за этот набор годовое жалованье самурая среднего ранга.

— Мне тоже, — демон рассмеялся. Лицо его сейчас походило на боевую маску. — Представляете? Это имя напоминает мне о молодости. Проклятый Акэти! Ему стоило убить меня пораньше. Нет, тело пришлось мне впору, жаловаться было бы неприлично. Хорошее, крепкое тело, закалённое в походах. Но он украл у меня шесть лет жизни! Моему духу пятьдесят восемь лет, а телу шестьдесят четыре. Вам знакома эта песня?

Князь вернул чашку на поднос. Пальцы Нобунаги задвигались, отбивая ритм, словно воздух превратился в барабан.