Генри Лоусон - Рассказы

Путник может вскинуть на спину тяжелый свэг, так что он висит почти в вертикальном положении вдоль позвоночника, и нести его безо всякого противовеса, перекинув лямку через плечо, и это для него не более обременительно, чем вам, скажем, нести пальто. Некоторые умеют так ловко и удобно расположить свои пожитки и приладить ремни, что скатать свэг для них — минутное дело, а расстегнуть пряжки и раскатать его на земле они могут так же легко и просто, словно это рулон обоев, — остается только лечь и спать, подложив под голову одежду вместо подушки. На привале всегда садятся на свэг — сиденье это очень мягкое, поэтому брюки долго не снашиваются. А так как на бесконечных австралийских дорогах пыль обычно бывает мягкая и шелковистая, то и обувь носится замечательно. Человек со свэгом может пройти в среднем миль пятнадцать в день, но все дело в воде: если вы находитесь в пяти милях от колодца или водоема, а следующий будет через двадцать, то сегодня вы делаете привал, пройдя пять миль, и откладываете двадцать миль на завтра. Но если вода находится в тридцати милях, ничего не поделаешь, приходится идти все тридцать. Странствия по Австралии со свэгом за спиной имеют много различных и образных названий. Говорят: «Тащиться с синявкой на горбу», «Отплясывать с Матильдой», «С Матильдой на горбу», «Волочить свой барабан», «Скакать кенгурой», «Плестись на рысях», «Промышлять по кладовкам», но сейчас большинство бродячих стригальщиков именуют себя «сезонниками» и говорят про себя: «меряю дороги» или «таскаю свэг».

Теперь вы знаете, что такое австралийский свэг. Кто только не носил его — английские лорды и китайские кули, святые и уголовники, мученики и убийцы, высокообразованные джентльмены и неграмотные мужланы, борцы за свободу Польши и каторжане, ополчившиеся против всего мира, носила его и не одна женщина, переодетая в мужское платье. Австралийский свэг скрывал в своих недрах письма и газеты на всех языках мира; секреты, которые могли бы опорочить честь знатных семейств, а нередко и государственные тайны; бумаги, на основании которых могли бы оказаться в тюрьме весьма почтенные люди, и свидетельства невиновности несчастных, теряющих рассудок за решеткой; документы, которые могли бы принести кое-кому титул и богатство, и последние гроши потерянного состояния; гримасы, улыбки, загадки человеческой жизни, портреты матерей и умерших возлюбленных, фотографии красавиц, надрывающие душу письма, написанные рукой, которой давно уже нет на свете, и карандашные рукописи не одной книги, которая еще прогремит когда-нибудь на весь мир.

Вес свэга бывает разный — от легонькой походной «синявки», содержащей одеяло да чистую рубашку, до «Королевского Альфреда» с палаткой и полным оборудованием, тянущего чуть ли не тонну. У некоторых старых бродяг развивается мания собирать жалкое барахло, которое никогда не понадобится ни им самим, ни кому другому. Вот список предметов, обнаруженных в свэге одного старого бродяги, труп которого подобрала полиция. Когда его нашли, он лежал, уткнувшись лицом в песок, придавленный своим свэгом, раскинув руки, словно хотел обнять всю землю или в свой смертный миг пасть ниц крестом перед небом, вспыхнувшим ослепительным пламенем.

Полуистлевшая, изодранная в клочья палатка, синее одеяло с квадратными заплатами из красного коленкора. Половина белого одеяла — теперь уж совсем почерневшего — заплатанного чем попало, к которому была пришита половина красного одеяла. Распоротый мешок. Обрезки мешковины. Часть женской юбки. Две пары ветхих молескиновых штанов. Одна штанина. Спина от рубашки. Половина жилета. Два расползающихся, позеленевших от старости пиджака из твида, заплатанных кусками одеяла, коленкора и т. д. Большой узел всевозможных лоскутов для латанья. Дырявый котелок, а в нем леска, газеты, банка с топленым салом, нитки, иголки и т. п. Банка из-под варенья, аптечные пузырьки, пробки, нанизанные на веревочки, — такие гирлянды подвешивают к полям шляп, чтобы отгонять мух (одна из форм помешательства в тех краях, так как нормального человека болтающиеся пробки могут свести с ума куда скорее, чем мухи). Три ботинка разного размера — все на правую ногу — и один шлепанец на левую. Кофейник без ручки и без носика и кастрюлька, набитая всяким барахлом: ломаными ножами и вилками с обгоревшими черенками, ложками и множество ржавых гвоздей, которые, надо полагать, использовались как пуговицы. Сломанная пила, молоток, битая посуда, старые жестяные кружки, проржавевшая сковородка без ручки, детские туфельки, обрезки хрома и невыделанной кожи, какой-то дешевый романчик без начала и конца, растерзанный английской словарь, грамматика и задачник, арифметические таблицы, кулинарная книга и пухлый англо-иностранный словарь, что-то Шекспира, французская книжонка, немецкая книжонка и правила хорошего тона. Пара тяжелых башмаков на шнурках — верха их высохли и растрескались, а подошвы, чиненные-перечиненные кожей, резиновыми набойками, железными подковками и гвоздями с большими шляпками, разбухли так, что толщина их достигала двух дюймов, а весили они больше пяти фунтов. (Если не верите, пойдите в Мельбурнский музей, там на почетном месте под стеклом вы найдете точно такую же пару башмаков с подписью «образец колониальной промышленности».) В самом же сердце свэга лежал мешочек из-под сахара, туго-натуго перевязанный бечевкой, а в нем еще одна старая юбка, закатанная в тугой сверток и много раз обмотанная бельевой веревкой, которую, как я полагаю, он таскал с собой, чтобы было на чем при желании повеситься. Внутри же свертка лежала небольшая пачка старых фотографий и писем, разобрать которые было почти невозможно. Одно было от женщины — женщины, по всей видимости, благоразумной и вдовой, заявлявшей, что она вовсе не собирается снова выходить замуж, что она и так света белого не видит, работая, чтобы прокормить семью, не хватает ей еще одной обузы на шею. И это «окончательно и бесповоротно», так что являться снова и «морочить ей голову» совершенно нечего. Если он посмеет это сделать, она спустит на него Сатану (под «Сатаной» она, по-видимому, подразумевала свою собаку).