Генри Лоусон - Рассказы

В первые дни после окончания стрижки шляпа обычно начинала путешествие по кругу с брошенной в тулью самим Жирафом грязной скомканной фунтовой бумажкой; позднее он бросал полсоверена, и так сумма уменьшалась по мере того, как иссякали у него деньги, пока не доходила до полукроны и шиллинга. А под конец он занимал несколько шиллингов «для почина», которые всегда возвращал после следующей стрижки.

О нем и его шляпе рассказывали много. Говорили, что шляпа принадлежала его отцу, на которого он походил во всех отношениях, и столько лет путешествовала по кругу, что тулья стала тонкой, как бумага, потертая побывавшими в ней за это время соверенами, кронами, полукронами, шиллингами и шестипенсовиками, не говоря уже о пенсах.

Рассказывают, что, когда новый губернатор посетил Берк, Жираф случайно находился на платформе и, добродушно улыбаясь, стоял у выхода; местный подхалим энергично толкнул его локтем и сказал грозным шепотом:

— Сними шапку! Чего ж ты не снимаешь шапку?

— А почему? — спросил Жираф. — Разве у него туго с деньгами?

Большим успехом пользуется такой рассказ. Когда прошел билль о жалованье членам парламента или когда впервые пришла к власти лейбористская партия, — не помню, к какому событию приурочили этот анекдот, — Жираф заразился общим энтузиазмом, влил в себя несколько кружек пива, бросил в шапку фунт стерлингов и начал сбор. Ребята давали в силу привычки, и давали не скупясь, воодушевленные победой и пивом. А когда шапка вернулась к Жирафу, он тупо уставился в нее, держа ее перед собой обеими руками. Потом до него дошло.

— Ах, будь я проклят! Да ведь я устроил сбор сам себе! — воскликнул он.

Он обычно воздерживался от алкоголя, но ставил выпивку, соблюдая меру. Большей частью он пил имбирное пиво.

— Я не из пьющих, но и не осуждаю ребят, когда им хочется повеселиться, только бы не очень безобразничали.

Нередко бывало, что какой-нибудь закутивший парень говорил ему:

— Вот возьми-ка пять фунтов. Прибереги их для меня, Жираф, пока я гуляю.

Настоящее его имя было Боб Бразерс, а называли его «Верзила», «Жираф», «Шапка по кругу», «Бросай монету» и «Имбирное пиво».

Несколько лет назад в Берковский округ привезли верблюдов и погонщиков-афганцев; верблюды хорошо себя чувствовали в этих засушливых краях, и на них перевозили все, начиная от сардин и кончая половицами. А местные погонщики любили афганцев так же, как сиднейские столяры любят столяров-китайцев, которые сбивают им цены. Они любили их не меньше, чем бастующие стригальщики, члены профессионального союза, любят штрейкбрехеров, привезенных на их место.

Жираф был честным, добросовестным членом союза, но в случае какой-нибудь болезни или несчастья он склонен был забывать о требованиях профсоюза, как забывают все жители зарослей о требованиях религии. И вот однажды вечером Жираф ввалился в «Герб возчика», — нечего сказать, выбрал место! — когда он был битком набит погонщиками. В руке у него была шляпа, а в шляпе мелкие серебряные и медные монеты.

— Послушайте, ребята, есть там в лагере бедный больной афганец…

Дюжий, мускулистый погонщик волов крепко взял его за плечи или, вернее, за локти и выставил за дверь, тем самым предотвратив кровопролитие. Жираф не обиделся, как не обижался почти ни на что, но в сумерках видели, как он пробирался с котелком супа к лагерю афганцев.

— По-моему, — заметил Том Холл, — когда Жираф попадет на небо, — а поскольку я могу судить, он единственный из всех нас, у кого есть на это хоть какие-то шансы, — так вот, когда он попадет на небо, первым делом он обойдет со своей чертовой шапкой всех ангелов — устроит сбор в пользу этого проклятого мира, который он покинул.

— А я считаю, что ему нечем особенно кичиться, — заявил стригальщик Джек Митчелл. — Жираф, знаете ли, тщеславен; ему нравится быть на людях, и потому-то он выставляется со своими сборами. А что он возится с людьми, попавшими в беду, то это он просто из любопытства; он один из тех, что вечно суют нос в чужие дела. Ну а с больными… да ведь Жирафу больше всего на свете нравится суетиться вокруг больного, наблюдать за ним, изучать его. Он ужасно интересуется больными, а здесь их не очень-то много. Говорю вам, это ему нравится больше всего на свете — разве что если представится возможность посуетиться вокруг покойника. Я думаю, он готов проехать сорок миль, чтобы помочь, и выразить сочувствие, и покрутиться на похоронах. Дело в том, что Жираф попросту получает удовольствие от чужой беды — вот и все. За всем этим скрывается любопытство и эгоизм. По-моему, виной всему невежество, — таким уж его воспитали.