Геннадий Комраков - Прощай, гармонь!

— Будем снимать? — спросил у механика слесарь, когда они осмотрели искореженные внутренности станка.

— Конечно, — ответил механик, — в утиль ему дорога.

И Дип понял, что пришел конец. Отработался.

Станки, как и люди, выходят из строя. Станки так же, как и людей, лечат сами люди. Только к больному человеку доктор подходит в белом халате, а к станку — в замасленной спецовке. О-о, эти кудесники из группы механика! Сколь многим обязан им старый Дип, но если уж они сказали: в утиль — значит операция бессмысленна.

Дипа уже сорвали с фундамента, когда он в последний раз увидел своих старых друзей. Был обеденный перерыв, рабочие бросили станок в проходе, услышав сирену. В цехе ненадолго поселилась тишина. Нина и Иванов увидали станок и подошли. Иванов обошел Дипа кругом и покачал головой.

— А помнишь? — спросила Нина.

— Помню, все помню, — ответил Иванов.

Они засмеялись, и Нина, воровато оглянувшись, поцеловала Иванова.

— Если бы он что-нибудь понимал, — сказала Нина, кивнув на станок. И они пошли дальше, разговаривая о своих делах.

Люди думают, что вещи мертвы. Смешные люди!

Лето пело прощальную песню. Гуси, сбиваясь в стаи, тоскливо гомонили на дальних отмелях. Как не похожи эти тревожные звуки на радостную перекличку несметных косяков — вестников полярной весны!

По берегам Нечана, цепляясь за склоны сопок, лепятся мелкие корявые лиственницы. Жухлая хвоя бесшумно осыпается, не выдерживая леденящего дыхания осени. Плотно окутав небосклон, дымчатые тучи оплакивают уходящее лето мелким надоедливым дождем.

Нас было семеро. Мы таскали бревна. Тяжелые, сырые — прямо из воды — они давили плечи, спины, мозг, вытесняя из сознания все мысли, кроме главной: кончить! Успеть до снега построить геодезический знак — двадцатиметровую деревянную вышку!

От этого зависело многое. Если построим мы, на будущий год сюда не придется снова идти строителям. Если построим, то работа всей партии будет считаться завершенной и мы можем собираться домой, на материк.

Работали до исступления, от темна до темна. Кончить! Это слово слышалось в каждом ударе топора. Скорее! — говорило дождливое небо. Торопитесь! — предупреждала вечерняя темень первыми сполохами полярного сияния. И мы кончили. Пункт во весь свой рост поднялся над тундрой. Забит последний гвоздь. Осталось закрепить на верхней площадке маленький круглый столик для наблюдателей и прибить дощечку с названием пункта. Но все это завтра, а пока…

В палатке на перекладине сушатся портянки. Мы сидим, разомлев от тепла, и ждем вечернее варево. Ведро с кашей висит над нежарким костром около входа. Симочка Шигорин задумчиво помешивает кашу. Сегодня и он не брюзжит, сегодня и ему радостно — кончили. И ребята над Симочкой не потешаются. А было… ой, что было!

В экспедиции Симочка считал себя на голову выше остальных. Служил он когда-то бухгалтером в конторе, в городе Иркутске. Два раза в месяц получал жалованье, носил бобриковое пальто. И никогда не предполагал, что придется ему по тайге бродить, лопату или лом в руки взять. Однако, пристрастен был Симочка к напиткам горячительным, и поэтому стала для него контора потерянным раем.

Выпив при случае разбавленного спирта, Симочка пускался в бесконечные рассуждения о бренности всего земного. А ребятам — только давай. Симочку «заводили», потешаясь над пьяным лепетом. Особенно изощрялся Васька Кульшин.

— Вот ты, Серафим Лукич, — невозмутимо начинал Васька, — все-таки работник умственной мысли. И как это ты рискнул в экспедицию? Посмотрю на тебя, когда ты под комель встаешь — аж мурашки по спине. И до чего же у тебя хребет хлипкий! Другой раз думаю: дай пойду отнесу за него бревно. Да совесть не велит. Пускай, говорит совесть, Серафим Лукич своим горбом стирает грань между умственной и физической работой. Что скорее сотрется?

— Дурак ты, Васька, — уныло отвечал Шигорин, разве тебе понять мою душу. Я, Василий, матерьялист, бухгалтер я, а в душу человеческую верю. Ты себя к примеру возьми: здоров, как слон, жрешь, чего не дай. И душа у тебя такая же. Грубая у тебя душа, милый ты мой Василий! А у меня другое… У меня, Вася, чуткая душа…

И, видимо, под действием слабо разбавленного спирта, вместо «неудачливого», Симочка произнес: «неудавшегося интеллигента». Так его с тех пор и звали.