Юлия Лавряшина - Невозможная музыка

"Я думал, после такого мы всегда будем вместе, — подумал Саша с горечью. — А она уже в ту самую ночь принадлежала Игорю. Сама еще не понимала, но это уже случилось".

Он оглянулся, хотя Лилька не могла возникнуть позади, чтобы опровергнуть его слова. Ее напомнили розовые всполохи Иван-чая, который всегда нравился обоим. Саша подумал, что теперь придется учиться любить мир в одиночку, не деля его с Лилькой, и это обилие разных вещей заранее подавило его. И еще сильнее захотелось убежать от всего этого, пусть даже в неизвестность.

"Это не сродни самоубийству, — решил он и снова начал подниматься. — Никто же не осудит меня, если я просто уеду. Я и собираюсь уехать, только немного дальше обычного. Хотя все равно ничего не получится… Разве я сумею его починить? На это годы уйдут, даже если я изучу, как это делается".

Оказалось, что это страшновато — опять войти в ту пещеру. Вход не был завален камнями, но никакого сияния изнутри не шло. Саша остановился, чтоб отдышаться как следует, ему не хотелось врываться туда взмыленным и с трудом соображающим от усталости. У него возникло ощущение, что сейчас он войдет… не в клетку, конечно, а в некий бокс, изолированный ото всего мира, где содержится пойманное землянами инопланетное существо. Разве этот орган был сродни хоть чему-то, имевшему место на их планете? И разве человеческий разум мог объяснить то, что происходило по воле этого инструмента?

Впервые Саша всерьез усомнился в истории о некоем сибирском губернаторе, повелевшем построить этот орган. Возможно, это не более, чем правдоподобная легенда. Попытка объяснить необъяснимое ("Как египетские пирамиды!" — сравнил он) с точки зрения обычного человека. Причуда царского ставленника-самодура — это понятно любому.

Взволнованным жестом, которого сам не заметил, Саша пригладил короткие волосы и сделал к пещере шаг, потом принудил себя ко второму. Внутри оказалось совсем темно, не как в первый раз, и как-то не по-живому тихо. Саша прислушался, в надежде различить хоть какой-нибудь звук, но ему только сдавило уши. С усилием сглотнув слюну, как делают в самолете, он подошел к органу поближе. Вместо труб зияли провалы, похожие на пустые глазницы. Ему стало жутковато и стыдно, будто он встретил изуродованного им человека.

— Я должен был защитить Себастьяна, — побормотал Саша, отдавая себе отчет, что это выглядит сумасшествием: оправдываться перед мертвым инструментом.

Проведя кончиками пальцев по одному из мануалов, Саша попытался вызвать в памяти звук, услышанный им много лет назад. Тогда хватило нескольких тактов прелюдии Баха, чтобы волна ожила. Откуда она вырвалась? Саша внимательно осмотрел руины, но нигде не увидел ничего похожего на лазейку в другой мир.

Он рассмеялся:

— Это была галлюцинация! На двоих с Лилькой. Разве это менее правдоподобно, чем проникновение в чужую жизнь?

Больше не чувствуя страха, Саша так же, как и девять лет назад, взял несложный аккорд. И, вскрикнув, отдернул руку, оглушенный прозвучавшим трезвучием. Сжимаясь от суеверного страха, он озирался и лепетал:

— Но — как?! Он же… Я ведь… Его невозможно сломать?!

Будто прикасаясь к раскаленному железу, он отрывисто ткнул пальцем в клавишу, и громкое "ля" заполнило пещеру. Саша застонал:

— О боже… Значит, все это время Себастьян не был защищен? А я-то успокоился… Или… — он со страхом огляделся и продолжил уже про себя: — Или это опять происходит потому, что я здесь? У нас какая-то связь?

Он сдавил голову, словно это могло помочь его мыслям собраться. "С ним все должно быть в порядке, раз в нашем мире ничего не изменилось. Та его жизнь, которую изучают школьники, другой не стала. Мой отец не тронул его. И священник тоже. Да и что они могли сделать? Его Мария Барбара сейчас с ним…"

Ему тотчас вспомнилось, зачем он здесь. До сих пор Саша уверял себя, что побег из этой жизни невозможен. А теперь, со страхом оглядывая клавиатурный стол, думал: "Вот оно — в двух шагах. Начни играть, и больше не будет ни боли, ни Лильки… Что, в общем-то, одно и то же. Так в чем же дело? Почему я еще здесь? На этот-то раз, что меня удерживает?"

Наверное, кто-то назвал бы малодушием ту тлеющую в его душе надежду на то, что Лилька внезапно очнется от своего многолетнего наваждения. Ведь она же сама говорила… Господи, зачем же она говорила, что это он, Саша, на самом деле ее жизнь?! Ему хотелось верить в это с такой силой, что остатков ее уже не хватало на то, чтобы заставить орган зазвучать во всю мощь.