Эли Люксембург - Скопус. Антология поэзии и прозы

Шприц медленно вошел в грудь, между ребер. Придвинулся вплотную, к самому сердцу, остановился, опоясал тесным жгутом…

— Лиза!.. — неслышно закричал Сергей Петрович, и вдруг в паническом ужасе заколотил в стенку, к живому человеку, застучал кулаком по толстому, непробиваемому ковру, заскреб ногтями по тугому ворсу…

А шприц уже прошел насквозь, булавкой через бабочку…

Назавтра Борис Маркович развил бурную деятельность, освободил жену покойного, Лизу, от тягостных хлопот. Отпросился с работы, сбегал в похоронное бюро, отстоял в скорбной очереди, заказал машину, гроб и венок, вызвал телеграммой сына и дочку, привез с кладбища шуструю старушку, чтобы обмыла, одела, приготовила умершего. Даже позвонил некоему Кондрашкину, бывшему их соседу по коммунальной квартире, сообщил о случившемся, пригласил на похороны. Некий Кондрашкин, конечно, пообещал прийти, и конечно, не пришел. Борис Маркович похоронил Сергея Петровича честь по чести, не хуже других, а через пару дней опять позвонил некоему Кондрашкину, сообщил, как проходили похороны, что он для этого сделал. И хоть сказано это было между прочим, не ради бахвальства, углядел некий Кондрашкин посягательство на свою совесть, уловил мягкий упрек.

И тогда некий Кондрашкин возненавидел Бориса Марковича…

Он маршировал по улице с тринадцатикопеечным батоном наперевес и с готовностью улыбался изумленным прохожим. На нем была клетчатая рубаха навыпуск, зеленые китайские брюки без складок, с гармошкой под коленками, и коричневые сандалии из кожзаменителя на босу ногу. Рукава засучены, шея открыта, остатки волос всклокочены.

Около круглой деревянной будки он приставил ногу и заглянул внутрь. В тесном, заставленном пространстве раком-отшельником шевелился крошечный старичок на высоком табурете, авторитетный человек, местная знаменитость, председатель клуба любителей поболтать, пока не привезут газеты. На нем была шелковая тенниска в клеточку, купленная в магазине «Детский мир», в отделе для школьников, а узкую руку перекрывали огромные часы на широком ремешке с компасом и портретом космонавта Егорова.

— Кого я вижу! — равнодушно воскликнул старичок, раскладывая монеты по столбикам. — Как жизнь молодая?

— Наше дело пенсионное, — с удовольствием ответил Семеныч и энергично взмахнул батоном. — Сиди дома и жди смерти.

— А это вы видели?! — неожиданно взвизгнул старичок и выкинул из киоска руку, на конце которой, как игрушечный пистолетик, торчал маленький кукиш. — Если они отправят меня на пенсию, я эту лавку сожгу, так и знайте…

— Дяденька, — закричал парнишка на велосипеде. — «Юный техник» есть?

— Есть, — старичок убрался, будто в раковину, в глубину киоска и, словно защищаясь от кого-то, пробурчал: — Оболью керосином и сожгу…

— Мальчик, — тихо позвал Семеныч, примериваясь, — а мальчик… Дал бы ты прокатиться…

Он выполнил батоном ружейную команду «На плечо!» и, печатая шаг, пошел через дорогу к себе во двор. Остановилась машина, остановились прохожие. Сандалии гулко и торжественно хлопали по морщинистым пяткам. В прошлом месяце пошел седьмой год его пенсионной службы, а он до сих пор не нашел себя.

Около подъезда сидел на скамейке сосед Семеныча, почтенный старик, старец, председатель товарищеского суда, в строгом синем костюме, в светлой рубашке с отложным воротником.

— Как дела, товарищ? — строго поинтересовался сосед, шурша передовицей.

— Марки решил собирать, — охотно откликнулся Семеныч. — Австралии, Новой Зеландии и стран Океании.

— Ну?

— Ага. Переписываться буду.

— Пустое дело, — отрубил сосед. — Хорошую коллекцию все одно не собрать. На это годы нужны. А где они у вас? Нету. Где их взять? Негде.

— Чего ж тогда делать? — потупился Семеныч, ковыряя батон.

— Отдыхать! — приказал сосед. — Отдыхать от прожитой жизни.

Он поднимался по лестнице почти бегом, выставив вперед голову и размахивая рукой с батоном, как это делают на соревнованиях по скоростному бегу на коньках. Навстречу ему, тяжело ступая на пятки, медленно спускалась женщина. Тонкие руки, тонкие ноги, лицо в желто-коричневых пятнах, строгие запавшие глаза и неожиданно яркое, нарядное платье, вздернутое спереди огромным животом.

— Дерется? — заинтересованно спросил Семеныч, кивая на живот.

Женщина ничего не сказала, только вздохнула.

— Должно быть, скоро.

Женщина опять вздохнула.

— Ну и ладно… И хорошо… — Ему очень хотелось дотронуться до живота, чтобы ощутить толчки, но он не решился и сказал, глядя исподлобья и как бы хвастаясь, в свою очередь: — А я во сне вздрагиваю…