Эли Люксембург - Скопус. Антология поэзии и прозы

Ночная комната стонала,
Скрипела, чмокала, вздыхала.
По обе стороны от нас,
Сопя, совокуплялись пары,
Пыхтели, словно самовары,
И бился в комнате экстаз.

А в самом центре свальной страсти
Душа моя рвалась на части
От острой нежности к тебе.
Такой внезапной и желанной,
Такой родной и долгожданной
В моей запутанной судьбе.

Ты, как дитя, ко мне прижалась.
Я вновь познал любовь и жалость,
Восторг и радость бытия.
Тебя целуя и лаская,
Я говорил: «Моя родная!»
И повторял: «Моя, моя!»

Душой к душе, в чужой квартире,
В своем мы скрылись микромире,
Учились заново любить.
И не было в сердцах печали,
И, потрясенные, шептали:
«Не может быть…
Не может быть…»

Демократичны русские пивные.
Бухие старикашки-домовые
Соседствуют с майором КГБ.
Художник, заскочивший на минутку,
Квартальную притиснул проститутку
С креветочным ошметком на губе.

У каждого есть склонность к разговору
Поэт читает эпиграммы вору,
А участковый с диссидентом пьет…
Свершается загадочное действо:
Интеллигент нисходит до плебейства,
И мысли изрекает идиот.

Пропитанный миазмами маразма,
Табачный дым живет, как протоплазма,
И нас почти не видно в том дыму.
Лишь зыбко пляшут профили косые…
Иного нет пути понять Россию,
Как только с нею спиться самому.

Тихие пьяницы и драчуны,
В сквер выползающие на рассвете, —
Дети великой Советской страны.
И, несомненно, — счастливые дети.

Да хоть возьмите, к примеру, меня:
Стоит лишь утречком опохмелиться —
Рвется душа в поднебесье, звеня,
Словно из пепла восставшая птица.

А на планете царит Первомай.
Мирные выстрелы почек зеленых.
Выше, товарищ, стакан подымай
В наших веселых рабочих колоннах!

Праздничный вечер. Роскошный салют,
Словно корабль, выплывает из мрака.
Слышу: кого-то поблизости бьют.
Вижу: и вправду — отличная драка!

Славно с разбегу врезаться в толпу,
Славно быть толстым и густобородым
Сильным евреем, связавшим судьбу
С братским великим российским народом!

…Утром, опухший, очухаюсь я.
Долго ли мне колобродить на свете!..
Господи, бедная дочка моя!
Господи, Господи,
Бедные дети!

Руси веселие есть пити и блевати.
Лежит мой друг в заблеванной кровати,
Мохнатый бородатый берендей,
Ассимилированный иудей.

Его мутит. Он вновь клонится к полу,
И стонет он, и требует рассолу,
Ладонь его трясется на весу —
И я рассол товарищу несу.

Вчера мы много пили. Пели песни.
А нынче — приступы асфальтовой болезни,
Печать стыда и боли на лице,
Похмельная забота о винце.

Где наша вера? Поиски? Идеи?
Пьют по-российски нынче иудеи.
Естественно: чем больше водки пьем,
Тем легче нам мириться с бытием.

Ах, родина! Ты нежно нас растила,
Обрезанные члены нам простила,
Но строго приказала: «Иудей!
Ничем не отличайся от людей!»

Гудит пивная. Друг мой лезет в драку.
Вцепился он в какого-то бродягу…
Шумит толпа. Свершается судьба.
Мой милый друг! И мы с тобой — толпа…

Домой плетемся пьяно и нелепо,
Над нами виснет пасмурное небо,
Роняя капли горьких Божьих слез…
Ты плачешь, Бог?
Ты — Ягве?
Ты — Христос?

Боже, что это со мною!
В сердце — ужас и восторг.
Я сейчас перед толпою
Правду из души исторг.

Воспарила, закружила
Над внимательной толпой,
Над патрульною машиной,
Над враждебною Москвой.

Крылья черные простерла
И в горячечном бреду
Птица-правда во все горло
Напророчила беду.

Ах, напрасно! Ах, напрасно!
Сумасшедший, идиот!
Я же знаю, как опасно
Правду выпустить в полет.