Эли Люксембург - Скопус. Антология поэзии и прозы

— Есть, — подтвердил молоденький летчик и покраснел.

Весь вагон посмотрел на летчика.

— А что вы стесняетесь? — покровительственно сказал мужчина. — Лично вам стесняться нечего. Пусть те стесняются, кто детей своих бросает. Летаете?

— Летаю, — оробел летчик.

— И как же вы летаете?

— Как прикажут, так и летаю.

— Неправильно, — нахмурился мужчина. — Как бы вам ни приказали, надо летать выше всех, дальше всех и быстрее всех. Плохой вы летчик. Азов не знаете.

— Верно, — сказал, вдруг, Алешкин. — На хрена нам нужны такие летчики…

— Эй! — зашептал Семеныч, дергая Алешкина за руку — Ты чего?

— Привычка, — сконфузился Алешкин. — Когда поддакиваешь, пассажир больше платит.

Мужчина в чесуче пристально поглядел на них и сказал, приглашая к разговору:

— Все говорят: теперь, теперь… Раньше тоже не дураки жили. Хуже делали, да лучше было.

— Вы что… — вскинулся Семеныч и взмахнул авоськой с парадными брюками. — Вы что, дома не наговорились? Вам что… не о чем помолчать? Подумать не о чем?.. — И сердито приказал: — Алешкин, пошли отсюда!

На остановке трамвая к Алешкину сразу прицепился милиционер. Такой интеллигентный капитан в очках.

— Гражданин! — воскликнул он, с изумлением разглядывая мохнатое Алешкинское пузо под сетчатой майкой. — Что это вы в неглиже разгуливаете?

— Где? — испугался Алешкин.

— Не где, а в чем. В таком виде ходить по улицам нельзя.

— Нельзя, — с готовностью согласился Алешкин и втянул пузо внутрь. — Ни в коем разе нельзя, товарищ полковник.

— Капитан, — поправил милиционер. — Пока что капитан. Все-таки город, центральная улица.

— Безобразие, — убежденно сказал Алешкин. — Мало, товарищ майор, штрафуют нашего брата.

Капитан сразу заскучал и уехал на трамвае, а Алешкин заликовал, забулькал, захлебнулся радостью:

— Видал? Видал, как я его? Квалификация…

— Знаешь, Алешкин, — строго сказал Семеныч, — мне тебя жалко.

— Да я сорок лет баранку прокрутил! — заорал Алешкин и показал руками, как он это делал. — Можешь такое понять?

— Ладно, — попросил Семеныч. — Не сердись. Себя мне тоже жалко.

В переулке, где жил дед, он начал беспокоиться. Уже сколько лет боялся он к нему ходить, боялся всякий раз, что тот уже умер: такой был дед старый да дряхлый. Придешь, позвонишь, спросишь деда, а его уже нет. Что тогда делать? Как на жену глядеть? А познакомились они давно, когда дед уже был дедом, а Семеныч, почти молодой, перешивал у него брюки. Дед — знаменитый брючник, учился этому делу в Париже, куда его посылал хозяин. Дед может шить и пиджаки, и сделает это не хуже другого, но он брючник, — он учился на брючника, — и пиджаки не шьет. Теперь он и брюки не шьет, у него руки трясутся. Шить не может, а советовать еще в силе. Вот и несет Семеныч свои парадные брюки: посоветоваться, старика потешить.

Дед жил на первом этаже, дверь во двор, и открыл сразу, будто дожидался. Чистенький, в ситцевой рубашечке, серых брюках в полосочку, в валенках.

— Здравствуй, дед, — обрадованно вздохнул Семеныч.

— Явился? — закричал дед, тряся головой, и быстро его осмотрел, будто обклевал. — Штаны-то у тебя, парень, никуда… Неужто пензию не плотят?

— День добрый, — сказал Алешкин, закрывая дверной проем.

— А ты иди, — дед замахал руками. — Иди, иди… Нету стаканов, нету…

— Он со мной, дед. Со мной.

— А ты не с гастронома? — усомнился дед. — Ходют тут всякие, стакан ы требуют, воблой в подоконник стучат…

Жена деда подозрительно оглядела Алешкина, подумала, нехотя выдвинула стулья под цветастыми чехлами.

— Садитесь. В ногах правды нет.

— А где она есть? — сказал Алешкин и сел первым.

Они выпили по две рюмочки и стали наливаться чаем с провернутой смородиной. Стол под растрескавшейся клеенкой, высокая кровать под покрывалом с подушками, тройное зеркало, швейная машина «Зингер», столетник на подоконнике, телевизор «КВН» с линзой. Дед пил из блюдца, цыплячьи руки ходили ходуном, и ложка не попадала в розетку со смородиной.

— Скажи, дед, — спросил Семеныч, — что самое главное в нашем деле? Только подумай.

— Самое главное? — дед и думать не стал. — Самое главное, чтоб хвалили.

— За что нас теперь хвалить?

— А за прошлое, — дед затряс головой. — За дела…

— За прошлое… — протянул Семеныч. — Похвалили раз — и хватит. Я вот курить бросил. Пятьдесят седьмой день пошел. А охота — легкие чешутся.

— Кури, — разрешил Алешкин. — Теперь все одно.