Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Миссис Уилкотт испекла его для меня. Для нас.

Глаза тети Бесс сузились и стали щелочками.

— Нам его по почте прислали?

— Нет, сама принесла. Она здесь, в гостиной.

— Здесь? В гостиной? — Тетя Бесс взглянула на меня с такой тревогой и подозрением, что мне вдруг стало страшно из-за этого пирога. — Что это за пирог?

— Не знаю. — Я хотел положить пирог, так как устал его держать.

— Не хочу есть этот пирог. Твой дядя знает про него?

— Он вышел.

— Где твой брат?

— Пошел наверх. Он тоже не знает про пирог.

Тетя Бесс с еще большей неприязнью посмотрела на пирог. Я знал, что для нее это было оскорблением. Она гордилась своим умением печь и не признавала достижений других в этой области, а уж миссис Уилкотт в особенности. Каждый раз, когда показывали «Доступ в Уилтон», она качала головой и бормотала что-то по-гречески, критикуя все, что делала миссис Уилкотт у плиты.

— Положи его вон туда, на рабочий стол. — Потом медленно покачала головой и снова принялась за чтение «Роскошной жизни».

Поскольку уходить миссис Уилкотт не собиралась, я пошел наверх. Мне хотелось побыть одному. Я чувствовал себя взвинченным и разбитым и знал, что мне будет лучше, если порисую.

Однако, войдя в комнату, остановился, как вкопанный. У окна стоял Томми, надев на себя мамины туфли на высоких каблуках и приделав себе груди. Очень большие груди.

— Томми! Что ты делаешь?

— Ничего, — ответил он. Затем выпятил грудь, захлопал ресницами и сказал фальцетом: — Я миссис Уилкотт. У меня большие сиськи.

— Сними сейчас же. — Я подошел к нему, поднял ему рубашку и обнаружил под ней два рулона туалетной бумаги.

— Не трогай мои сиськи! — закричал он и опустил рубашку.

Я быстро захлопнул дверь:

— Дай сюда туалетную бумагу.

— Ни за что, миленький! — Он затряс бедрами и прикрыл веки. — Мне нравятся мои сиськи.

Я сел на пол и смотрел, как он гордо шествует по комнате на высоких каблуках на то и дело подворачивающихся ногах. Нервозность у меня прошла, и теперь я чувствовал себя разбитым и опустошенным. Мне хотелось лечь в постель и забыться в мечтах о нашем ранчо в Монтане, о нашем новом сверкающем джипе и персональном шеф-поваре, недавно также помещенном мной в список приобретений. И тут услышал смех миссис Уилкотт — громкий хохот на высоких нотах, пронзивший меня, как электрический заряд. Я сидел и слушал ее смех, смех женщины, решившей заставить меня заниматься спортом, возможно, занимавшейся сексом с моим отцом, той, кого так не любила моя мать. Я открыл глаза и встал.

— Томми, иди-ка сюда на минутку. Пошли.

Когда спустя несколько минут я спустился вниз, миссис Уилкотт сидела, почти прижавшись к папе, и ее безупречно чистые кроссовки касались папиных поношенных полуботинок. Когда я прошел мимо них, папа на дюйм отодвинулся от нее и прочистил горло.

Я стал складывать настольную игру, расстеленную на кофейном столике, стараясь производить как можно больше шума, чтобы привлечь внимание к тому факту, что этой игрой намеренно пренебрегли. Однако, похоже, ни папа, ни миссис Уилкотт не заметили моей вызывающей капитуляции. Они продолжали говорить о пьесе, которую миссис Уилкотт только что посмотрела.

— Я плакала, Тео, я плакала.

— Боже, вероятно, все это было, ну, было очень печально.

— Но и красиво одновременно. Они так красиво пели.

— Вот как.

— Нам надо сходить туда, — сказала миссис Уилкотт, быстро касаясь папиного колена. Я поднял глаза и увидел, как зарделась лысая макушка, напомнившая мне Марс.

— Да, — ответил он. — Надо утрясти этот вопрос. Думаю, что да. — Папа взглянул на меня и улыбнулся.

— Я собираюсь играть по нотам на гала-концерте в загородном клубе в ноябре. Наверное, лучше всего это сделать во время обеда. Ты обязательно должен прийти.

Папа кивнул все еще красной головой.

Миссис Уилкотт выпрямилась и принялась разглаживать штанины своего розового спортивного костюма.

— Я видела эту статью в журнале, — серьезно сказала она приглушенным голосом.

— Ах, эту, — выражение папиного лица переменилось. Сейчас оно было взволнованно-сконфуженным. — Эта статья вторгается в частную жизнь людей. Не понимаю, почему наша жизнь должна интересовать кого бы то ни было.

— Это мерзкий журнал. Я его никогда не читаю. Но поскольку журналистика — это моя работа, мне приходится хотя бы пролистывать его.

Папа смущенно посмотрел на миссис Уилкотт.

— Журналистика?

— Я имею в виду свою колонку «Уилтонские сплетни» в газете.