Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Он избил одного мальчика из государственной школы.

Я услышал, как папа закашлял.

— Давно это было?

— В прошлом году. — Я поднял на него глаза, и мне показалось, что в них мелькнуло беспокойство. Я надеялся, что он как-нибудь догадается, что Бенджамин угрожал мне, и ради моей безопасности больше не будет заниматься сексом с миссис Уилкотт.

— У этого, наверное, есть объяснение, — заметил папа.

— Он всегда дерется. Его никто не любит, — сказал я, хотя Бенджамин на самом деле был одной из самых популярных личностей в школе.

— Но в тот вечер он вел себя очень хорошо.

— Это потому, что миссис Уилкотт сказала, что если он будет вести себя хорошо, то она пошлет его в баскетбольный лагерь. Мне надо в ванную комнату.

Я пошел наверх, и некоторое время оставался там. Мне было стыдно за свои слова, но не так уж. Я вдруг понял, о чем говорил дядя Фрэнк. Что касается миссис Уилкотт, то я решил взять дело в свои руки.

Вскоре я начал кампанию по нейтрализации влияния миссис Уилкотт на папу. Угрызениями совести не мучился, решив для себя, что забочусь о папе и о своей безопасности. Если, когда она звонила, трубку брал я, то сразу же вешал ее или забывал передать папе ее слова. Дважды за одну неделю ее маневры были пресечены путем перехвата сообщений, один раз — недоставкой тарелки с печеньем и один раз — недопущением в дом противника с корзинкой свежеиспеченных пирожков с начинкой (странноватых на вид и подгоревших). Оба раза я перехватывал ее, говоря, что папа в кабинете и его нельзя беспокоить. Во второй раз, когда она попросила меня сказать папе, что пришла, я зашел так далеко, что притворился, что иду к нему, а потом вернулся к входной двери и сообщил, что папа разговаривает по телефону с миссис Элкин, еще одной разведенной дамой, жившей рядом на Честнат-стрит. Миссис Уилкотт только улыбнулась и, направив на меня самонаводящиеся ракеты своих грудей, вручила пирожки мне.

Мои действия только подстрекали Бенджамина, становившегося все более и более враждебным. На школьном дворе он стал пристально и угрожающе следить за мной глазами, оскорбительно тыча в воздух средним пальцем при каждом удобном случае, а это случалось очень часто. Я знал, рано или поздно моя голова треснет, расколовшись о тротуар, и время не ждет, поэтому кампания против миссис Уилкотт стала первоочередной задачей.

— Эй, что это Уилкотт на тебя пялится? — однажды спросил меня Джонни Сеззаро, когда мы стояли в цепочке перед школьными дверьми и ждали, когда она откроется. Был довольно прохладный и сырой день октября, и низко над нами нависли плотные тучи.

— Он не пялится, — ответил я, не глядя на Бенджамина.

— Слушай, да он тебе только что палец показал!

— Ничего он мне не показывал. Это он тебе его показал.

Джонни был сбит с толку.

— Что, правда?

— Да, он тебя ненавидит. Все это знают. На твоем месте я бы сказал брату. — Я не уточнял, какому. У Джонни было шесть старших братьев, не способных учиться нигде, кроме профтехучилища, и каждый из них мог причинить Бенджамину серьезный урон.

— Я скажу Большому Тони, — решил Джонни.

— Да, он у тебя большой. Скажи Большому Тони, — поддержал его я. Я не отрывал глаз от входных дверей и думал, что если буду смотреть на них достаточно долго и достаточно упорно, они вдруг возьмут и откроются.

— Уж Большой Тони надерет ему задницу!

— Да уж, — согласился я, в этот момент двери открылись. — Это будет здорово.

Когда я уже стоял у своего шкафчика в раздевалке, меня взяли в оборот миссис Плэнк и мисс Полк. Миссис Плэнк погладила меня по голове.

— Итак, мы увидим твоего папу на родительском вечере? — спросила она.

Я снял куртку и повесил на крючок.

— Нет, ему надо будет уехать. Поехать в Атланту, в университет, — ответил я. Мне не хотелось говорить о родительском вечере.

— Какая жалость, — сказала она. — Нам будет его не хватать.

— Мы хотели взять у него автограф, — объяснила мисс Полк. Она жевала резинку, и от этого болтались и звенели ее длинные серьги. Я решил было, что она посмотрела его ужасающее выступление в программе «Доступ к Уилтону», которую все время повторяли по 87-му каналу, но она показала мне журнал «Пипл». В нем была фотография папы, Томми и меня, а над ней шел заголовок: «Миллионы не облегчили боли утраты». Ниже, буквами помельче: «Он поставил на номера своей умершей жены». Там еще была фотография мамы в купальном костюме у уилтонского пруда в парке и еще одна — дяди Фрэнка, улыбающегося на фоне нашего дома, с нижней челюстью, указывающей куда-то вниз.