Миклош Залка - Осада

Пыхтя и отдуваясь, майор вылез из-под стола и, опираясь на него, встал. Поясницу так сильно ломило, что казалось, будто его колют чем-то острым. С удивлением Эгон Ньяри вдруг увидел, что полы его шинели были порваны и болтались как тряпки. С улицы доносилась автоматная стрельба, где-то совсем близко раздавались взрывы ручных гранат. Неожиданно в голову пришла мысль: «Неужели…» Несколько секунд Эгон, затаив дыхание, прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Он окинул беглым взглядом комнату: выбитые двери, поломанная мебель, какие-то обломки, два трупа. Посреди комнаты круглая воронка, какие обычно бывают от взрыва мины. «Ну и повезло же мне…» Эгон приблизился к окну, но тут же отпрянул от него: из окна дома, что стоял напротив, прямо на него смотрело дуло винтовки, которую держал солдат в теплой меховой шапке. «Русский!..»

Пуля просвистела мимо уха Эгона и, врезавшись в стену, отбила от нее здоровый кусок штукатурки.

— Черт бы тебя побрал!.. — громко выругался Ньяри. Вынув из кобуры пистолет, он загнал патрон в ствол и начал осторожно пятиться к двери. «Ну и попал же я в переплет…» Офицер замер на месте, предчувствуя, что русский солдат наверняка ожидает его появления. «Нужно будет заставить его выстрелить, — мелькнула в голове мысль, — а пока он будет перезаряжать винтовку, я успею выскочить из комнаты…» Однако показаться русскому хотя бы на миг не решился. Он окинул взглядом комнату, ища шапку, показав которую можно было бы обмануть солдата. В противоположном углу комнаты валялась чья-то каска, но добраться до нее было непросто и совсем не безопасно. Эгон слова выругался. В голову пришла хитрая мысль. Ньяри ногой придвинул к себе чей-то труп. Оказалось, что это был начальник тыла дивизии, которого он узнал по его огромным размерам, хотя тот и лежал вниз лицом. Он не без труда поднял его, и, немного подержав, оттолкнул на середину комнаты.

Услышав выстрел, Эгон Ньяри, делая огромные прыжки, выскочил в коридор и, прижавшись к стене, стал ждать следующего выстрела. Однако, немного постояв, понял, что солдат вовсе не собирается попусту тратить на него патроны.

В коридоре не было ни души.

Эгон шел спокойным шагом до следующих дверей, которые были либо сорваны с петель, либо распахнуты настежь. Подойдя к двери, он прижимался к косяку, а затем одним прыжком проскакивал мимо проема.

По лестнице он сбежал сломя голову.

Возле выходной двери двое мужчин обстреливали из автоматов улицу. «Офицеры…» Эгон Ньяри так и похолодел. Но откуда-то щелкали и винтовочные выстрелы.

«Никак, из окон первого этажа палят…» — подумал он и решил, что штаб, видимо, перешел в более безопасное место, так сказать, «с целью занятия более благоприятного рубежа для обороны…», как об этом обычно сообщается в сводках, и он не встретит здесь знакомых. И вновь Эгон вспомнил безразличную физиономию генерала, вызвать которого на дуэль не мог, так как разница в чинах была большой. «Вот из-за таких негодяев мы и войну проигрываем…»

И все-таки майор Эгон Ньяри спустился в подвал, решив, что нагонит своих коллег, двигаясь по подземным переходам.

В подвале тоже шла перестрелка, умножая звуки выстрелов эхом. Здесь было темно хоть глаз выколи. Осторожно нащупывая ногами путь, он шел до тех пор, пока не почувствовал, что, видимо, заблудился. Вскоре Эгон вышел в помещение с небольшими окнами, у каждого из которых стояли солдаты, обстреливавшие улицу.

«Эти окна выходят на соседнюю улицу. Неужели мы окружены?..»

Повернув обратно, Эгон пошел по стрелке указателя, которая показывала путь в убежище для офицеров штаба. Шел, а сам думал об отце. Анализируя политические высказывания отца, Эгон и сейчас не понимал полностью своего родителя, лишь догадываясь о том, что тот судорожно ищет какой-то выход, новый курс на пути к антибольшевизму, но на этот раз без фашистов и нилашистов. Эгон Ньяри вспомнил, что, когда его наградили Железным крестом второй степени, он решил не появляться дома до тех пор, пока не произойдет поворота в ходе войны, а случиться это должно обязательно под Будапештом, и как только столица будет полностью спасена, он и заявится домой. Вот когда будет интересно послушать отца! Однако про себя Эгон решил, что не станет хвалиться перед отцом даже тогда. Ему хотелось убедиться в том, насколько серьезно германское командование относится к защите оборонительного рубежа, проходившего по территории Венгрии. На миг Эгон представил себе растерянное лицо отца и его мигающие глаза, когда тот будет пялить их на его орден. «Я же достану бутылку хорошего французского коньяка и приглашу старика к себе в комнату…» Более того, Эгон даже представил, что именно он скажет своему батюшке. «Давайте выпьем за то, что ваш сын не стал предателем…» Произнесет он эти слова как бы между прочим, и только после того, как они чокнутся рюмками. Не стоит зря издеваться над стариком, так как он, безо всякого сомнения, давая сыну свой родительский совет, исходил из благих побуждений. А чуть позже Эгон великодушно заявит, что отца просто-напросто дезинформировали. Подумав об этом, Эгон твердо решил, что впредь он никогда не будет пить за шкуру неубитого медведя. В одном майор был все же вынужден согласиться с отцом: держаться подальше от всякого мошенничества, и потому отец мог смело гордиться им. Конечно, Железным крестом отца не удивишь, и тут вдруг у Эгона Ньяри появилась мысль, которая, собственно, жила в нем и раньше, только он старался не прислушиваться к ней: возможно, предсказанию отца все же суждено было осуществиться. «Мне бы следовало с головой окунуться в план отца…» Эгону стало стыдно, что реальность плана папаши стала понятна ему только сейчас, здесь, в этом темном подвале. «Темные мысли родились в темном подземелье…» Черты лица Эгона сразу же заметно смягчились, в голову пришла мысль, что они с отцом представляют, так сказать, идеальную пару. Один из них все равно окажется на высоте положения и сможет помочь другому независимо от того, победят немцы или же окажутся побежденными. Эгон Ньяри сожалел, что он не имеет возможности поделиться с отцом своим открытием. «Мысль важная и, главное, не лишена практической ценностью…» Эгон тяжело вздохнул. Правда, отец, возможно, послал бы сына с его идеей ко всем чертям, а в лучшем случае мог бы сказать: «Вы — настоящая скотина… — и, немного помолчав, обязательно добавил бы: — дорогой Эгон». А окажись отец в добром расположении духа, то наверняка заметил бы, что вместо выдумывания разных безумных идей ему, Эгону, следовало бы вовремя прислушаться к разумным советам родного отца.