Миклош Залка - Осада

Дора сразу двумя руками схватилась за висевший на груди крест. Глаза ее округлились. «Да он стоит не меньше чем десять тысяч». Уголки губ ее вытянулись. Из горла вырывались какие-то глухие звуки:

— Христос с тобой… — она почувствовала колики в желудке и запричитала от боли и от обиды: — Не мучь меня… Уходи! Я больше не могу, я тоже человек. Хватит с меня моего собственного креста.

Роза положила деньги в свой ридикюль.

— Тебе он нужен просто для форса, — повторила она глухим голосом и добавила: — А я могла бы с его помощью сделать доброе дело.

Дора посмотрела на свояченицу как на какое-то чудовище. Она энергично затрясла головой.

— Отдать за бесценок!.. — вырвалось у нее из груди. Она задыхалась. Страшно кололо в боку. Отдышавшись, она наконец обрела дар речи, и каждое слово с болью срывалось с ее уст.

— Его преосвященство кардинал… — Дора снова замолчала и немного погодя продолжала: — Лично освятил этот крест… — Опустив правую руку, она ухватилась ею за край софы. — Уходи, ты меня убьешь…

Глаза у Розы покраснели, лицо горело. Внезапно ее охватило чувство странной усталости. Она сунула под мышку плоский продолговатый сверток и медленным тяжелым шагом направилась к выходу. У самой двери ее настигли хриплые слова Доры:

— Я буду молиться за тебя…

Роза обернулась и с отчаянием воскликнула:

— Носи свой крест! Пусть под тобой провалится земля!

Не закрыв двери, она пробежала через переднюю и выскочила из квартиры.

На лестнице было темно. С дрожью в ногах Роза ощупью спускалась вниз. Лицо ее все еще горело. В воздухе мелькали мелкие снежинки, которые, падая, будто иглами кололи лицо. Роза шла по дорожке сада, выложенной плиткой. Когда она проходила мимо окна дворничихи, та сидела за швейной машинкой и шила, как и в момент ее прихода.

У выхода со двора Розу нагнала служанка Доры и сунула ей сверток со словами:

— Здесь немного колбасы и сала, хозяйка передает… Вы это забыли у нас, тетя Роза…

Роза отрешенным взглядом посмотрела на девушку, машинально взяла у нее сверток и вышла из ворот. В голове шумело. Ее качало из стороны в сторону, как после хорошей выпивки. Держась за ограду, она медленно шла по улице. На углу возле тумбы для афиш вынуждена была остановиться: ноги отказывались ей повиноваться. Прислонившись к тумбе, она разрыдалась.

Плакала она долго и громко. Люди проходили мимо, никому не было до нее никакого дела. Потом кто-то тронул ее за плечо.

— Предъявите документы. Что случилось?

Роза вздрогнула, глубоко вздохнула и перестала плакать. Медленно повернулась. Перед ней стояли трое, было темно, и она не видела их лиц. Все трое были в форме, вооружены автоматами.

— Мой сын… — прошептала она, чуть было не сказав «пропадет», но не смогла вымолвить этого слова и снова расплакалась.

Один из мужчин ударил себя руками по бокам.

— Простите, мадам, — в его надтреснутом голосе слышалось сочувствие, — разрешите мне, хотя и незнакомому, выразить вам свое соболезнование. — Он сделал знак своим спутникам, и все трое удалились.

Роза еще с минуту простояла у тумбы, даже не радуясь тому, что ей не пришлось предъявлять документы. «Чтоб вам ни дна ни покрышки!»

Ноги сами собой несли ее к дому. Она уже прошла добрую часть пути, как вдруг заметила, что идет не в ту сторону. Ее дом находился не на улице Мурани, а на Братиславском шоссе, в здании, отмеченном желтой звездой, да еще и к Вильмошу надо попасть. Ноги ее опять ослабли. «Может быть, я увижу его в последний раз…» Она взяла себя в руки.

В темной конюшне со спертым, вонючим воздухом спало почти полроты.

Балинт Эзе лежал на соломе с открытыми глазами. Вот уже третий год, как он в армии, привык и мог спать на снегу, на морозе, под открытым небом, сидя, стоя, даже при сильном огне противника. Если хотелось спать, то он не обращал внимания даже на бомбежку, а сейчас, как нарочно, сон не шел. Он тяжело сопел, ворочался с боку на бок. Вот уже неделя, как Балинт просыпался ровно в полночь и больше уже не мог уснуть, хотя на передовой и стояла тишина, слышались лишь редкие винтовочные выстрелы. Русские вроде бы затихла немного.

«Много кровушки мы им пустили…» — подумал Балинт.

Он тяжело вздохнул, больше всего ему сейчас хотелось бы уснуть, но это никак не удавалось. Не давала покоя мысль о земле. Участок земли не раз снился ему во сне, но еще больше он мечтал о нем наяву. А свободных земель сейчас могло быть очень много. Прежде всего, земли, владельцев которых загнали в гетто. Их было немного. Балинт думал над тем, можно ли еврейские земли тоже считать арендными. Если да, то ему должно достаться кое-что из земель Лихтенштейна, который арендовал две тысячи пятьсот хольдов. Было бы неплохо получить участок этой земли. А если будут давать из участка еврея Винера, занятого под кукурузу… Он скривил губы. С этим участком Винер сам еле-еле сводил концы с концами, приторговывал разным хламом, скупал яйца, занимался выделкой сырых кож.