Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

– Он тоже из его поколения, а главное – морской офицер. Мой отец знал Ататюрка, Инёню, Гитлера, Риббентропа, Франше д’Эспре, Лиоте. Он так и умрет, твердя свои клише, ты же и сам слышал: «города Восточного Средиземноморья», «христианский Запад», «добродетели простых людей», он имел в виду людей простодушных, например, официантов в кафе, а еще «Александрийская школа», «Сабля Ислама», это он про Наполеона, «шелковый путь»…

– В общем, тебе плевать на своего отца.

– Вот именно. Когда ты меня увидел, ты сразу аговорил о Феррайе и Абу Талебе, а не о моем старике. Ну, про Феррайю я знал, но Абу Талеб?

– Что ты знал про Феррайю?

– В тот вечер, когда вы с ним увиделись в первый раз, ты говорил только с ним, только для него. Он мне так сказал.

– Шутил, наверное.

Омар помедлил немного, потом заговорил, глядя мне прямо в глаза:

– Не без этого. А еще он был взволнован. Когда смерть идет по пятам, нужно всё делать очень быстро, чтобы успеть. Всю ночь вы только обменивались взглядами и шутками, но это и была любовь, он будет помнить об этом всегда.

Хотя объяснение Омара казалось довольно упрощенным, то, что в ФАТХе существует расизм, искусно завуалированный, деликатно скрытый, несколько рассеяло чувство неловкости, которое я испытывал, вспоминая о том ужине.

И тут же слово расизм явилось мне в непривычном освещении, поистине явилось , безобидное и губительное одновременно, причем, чем безобиднее оно казалось, тем было губительнее. Мадам Ж… до сих пор живет в Париже на авеню Фош. Во время войны в Алжире эта богатая дама решительно и убежденно защищала алжирцев. Террористы трогали ее сердце.

– Самая большая наша ошибка – то, что мы считаем их другими, непохожими на нас, раз у них другие привычки. Ну так и у англичан левостороннее движение в отличие от нас, французов (помню, она никогда не забывала подчеркнуть свою принадлежность к этой стране).

Другая дама, провинциалка, в отличие от предыдущей, шла еще дальше:

– Я еврейка. Я знаю, что такое расизм. Несмотря на официальные постановления Ватикана, христиане по-прежнему считают нас богоубийцами. Христианский мир не простит исламу конкуренции, особенно в Африке. И в Азии тоже. Любой расизм достоин осуждения.

Но истинные дамы, вероятно, это те, кто охотнее всего произносят слово «азиат»… Ко всему прочему это означает, что они читали Монтескье, а это есть проявление аристократизма, и он возносит их к таким высотам духа, что возраст уже не имеет значение, к тому же в слове «азиат» слышится победа над гуннами, Золотой Ордой и даже над колясками рикши. Мадемуазель Б… говорила «азиат».

– Ислам это еще ничего, но еще за пять столетий до Иисуса они принесли нам Будду. Каким варварским словом нам следует их назвать? А расизм? И концепция расизма?

Мадам Ж… замужем за крупным землевладельцем-французом, изгнанным из Алжира. Отец провинциалки, дивизионный генерал, в свое время занимал высокую должность в колониях. Семья мадемуазель Б… до независимости Вьетнама владела тысячами гектаров в Индокитае. Сама мадемуазель была исключительно мила с выходцами из стран третьего мира, она ставила на одну доску индийского слугу и магараджу, что вполне в демократическом духе.

Эти три дамы не были знакомы друг с другом, однако все они в своем определении расизма забывали одно слово: «презрение» и то, что из него проистекает. Омар, которому я привел эти три примера, сказал мне:

– Ничего удивительного. Здесь (Даръа находится в Сирии, но он имел в виде Иорданию) иорданцы, и бедные, и миллиардеры, используют одно и то же португальское слово compradores . В несчастьях арабского мира каждый винит не компрадоров, каковыми являлись мы все, а само слово. Слово стало оскорбительным, и мы отогнали его от себя. Твои французские дамы, словно сговорившись, дали определение расизма, у которого отняли одну важную часть: презрение. Иначе последствия для них были бы другие. Если расист – это тот, кто во всяком порабощенном видит человека второго сорта, которого можно презирать, он будет презирать его все больше и больше, чтобы еще больше эксплуатировать и, следовательно, еще больше презирать и еще больше порабощать, и так до бесконечности.

Омара убили сирийские солдаты в Таль Эль Заатаре. Последняя фраза, которую он оставил мне, звучала приблизительно так:

– В сущности, эти три не знакомые друг с другом французские дамы, не сговариваясь, высказали одну и ту же мысль, достаточно, впрочем, простую, и сами того не осознавая, оказались повязаны одна с другой: они отказались произносить запретное слово.