Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Сразу после своего приезда я, так сердечно принятый фидаинами, наверное, был не в состоянии оценить противоборствующие силы, понять разногласия арабского мира. Впрочем, я мог бы гораздо раньше увидеть, что помощь, оказываемая палестинцам государствами Персидского залива или Магрибом, не более чем иллюзия. Она была показной, демонстративной, но довольно незначительной. Постепенно я почувствовал, что изменился, особенно после войны 1973. Еще очарованный, но не убежденный, еще обольщенный, но не ослепленный, я вел себя, скорее, как влюбленный пленник. Я подумал, что безумная любовь живет три года, возможно, пять, дальше наступит любовное пресыщение и усталость, а после ста пятидесяти лет в этом регионе и вообще в мире любые мысли и чувства, едва мелькнув, будут угасать. И на меня обрушились эти сто пятьдесят лет, а я-то наивно рассчитывал на пять, которые собирался прожить от победы к победе. Любовь, поначалу такая сильная, неизбежно должна была ослабнуть. Лица старых палестинок, попытки приукрасить дома, современные безделушки, привезенные из Японии, точно такие же, как у индейцев где-нибудь в Латинской Америке, потоки застывшего цемента, чтобы спрятать убожество почвы, всё это подтверждало, что всякая революция деградирует именно так: капитулируя перед нашествием комфорта, влекущего за собой скуку и пресыщенность.

Если вернуться к той телевизионной передаче, которую я упомянул в начале книги, то никто – если, конечно, они не сговорились – не видел похорон Насера. Песнопения из Корана, крупные планы кулаков, глаз, общие планы во весь экран, зрелище, совершенно непригодное для наших воспоминаний, если бы им не предшествовал заголовок: «Похороны Раиса Гамаля Абдель Насера». В этом пыльном переплетении рук, ног, мужских юбок, – одни только мужчины, являлись ли они народом? Казалось, все потели, только у палестинской революции не будет никакого выпота. Предсказание Арафата: «они» (а недифференцированное «они» у Арафата означало всё, против чего он боролся), «они» нас фотографируют, снимают, пишут о нас, и благодаря им есть мы. В любой момент они могут перестать это делать: для Запада и для всего остального мира палестинская проблема будет решена, потому что не станет «картинки».

В Европе каждый мог положить конец этим живописным похоронам, просто нажав кнопку своего черно-белого телевизора. А здесь на деревьях гроздьями висели мальчишки и даже старики, из последних сил пытаясь удержаться на ветках. И когда в сентябре 82 Арафат отправится со своими людьми в Грецию, мы увидим то же самое: погребальная церемония на иностранных суднах, а на ветках деревьев его бурно приветствуют мальчишки. Похоже, все арабы поняли, что смерть Фараона означала смерть Уммы [76].

Народ, который казался мне ближе всего к земле, к глине, на которую походил цветом, тот, чьи ладони и пальцы так чувственно касались вещей, в то же время показался мне и самым непонятным, самым нереальным. Его движения были скорее зачатками движений. Взять хотя бы один жест – тот, который у папы в белом одеянии покажется нелепым и смешным, когда он, выйдя из роскошного салона самолета, после всех воздушных ям и всех своих страхов обретя твердую землю, целует ее – это жест фидаина, точно так же целующего землю Палестины, первый жест по приезде в Израиль, когда о его появлении уже известили аварийные сигналы и сигналы тревоги, электрические, электромагнитные системы, фосфоресцирующее свечение, инфракрасное излучение, позволяющее четко видеть в темноте, и прочие системы тайной защиты; нет чтобы сосредоточиться, вскинуть на плечо винтовку, держать на прицеле возможного убийцу, – все лучи и все вспышки, все израильские системы слежения направлены на него, словно на папу, целующего землю. Но порой, когда под вечер герои отправлялись к Иордану, я уже видел, как они возвращаются муниципальными советниками, мэрами, депутатами, они уходили, преисполненные отваги, чтобы стать героями, а высшая степень героизма – их гибель возле скал. Они не целовали землю. Они поднимались над Иорданом, как конные статуи.

Фалангисты умеют беспрекословно подчиняться, как сабры [77], у них такая же выправка и такой же взгляд. Сентябрь 1982 года, Бейрут.

Фидаины рассеялись.

Женщины притворяются.

Мне рассказали, что железная дорога Дамаск-Хиджаз, та самая узкоколейка через Даръю, которую так часто взрывал Лоуренс, вновь введена в строй. И будто бы первую поездку из Аммана в Мекку совершила жена английского посла.