Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

По договоренности и согласию этих старинных фамилий, друзей-соперников, престиж каждого семейства основывался, с одной стороны, на родстве полуторатысячелетней давности, их происхождении, через Али и Фатиму, от пророка Мухаммеда, а с другой – на редкой в мусульманских странах открытости Западу благодаря обучению в европейских школах в городах Палестины и Ливана. Я догадывался, как изворотливо действовал ФАТХ и особенно Арафат, используя в своих целях эти семейства, которые, как мне казалось, некоторым образом сами его использовали.

Как должны были лечь карты (очевидно, здесь соединились любовь и деньги), если два эти семейства, во всем, казалось бы, чуждые одно другому, сегодня породнились в результате брака?

Я пишу это, потому что мне хочется, чтобы читатель, хотя бы на время чтения, помнил, что в Палестине разворачивалась сложная история, где слишком многие рвались к власти. Это пространство отнюдь не было пустым. Сильные мира сего, прежде всего, крупные землевладельцы, лишенные имущества Израилем, еще сохраняют престиж в глазах крестьян, потому что являются потомками Пророка.

Задолго до того, как стать фидаинами, они были палестинцами, все родом из одного уничтоженного леса, в котором по сю пору не засохли стволы двух десятков генеалогических деревьев, чьи последние ветки еще зеленели, а первым было как минимум полторы тысячи лет, а может, и больше, христиане и монофизиты при Византии, евреи и, наконец, мусульмане.

Эти старинные семейства, привычные к цинизму, обману, фальсификациям, не опасались мировых потрясений, но те, что шли непосредственно за ними, теряли от страха голову. В Бейруте один знакомый главный редактор газеты с ужасом говорил мне, что чувствует, как постепенно вступает на путь порока:

– Мой сын стал приносить в дом свежие фрукты. В первый раз я отказался от них, происхождение показалось мне сомнительным. Во второй раз я их ел, потому что был очень голоден. Потом я уже стал ждать, когда сын их принесет, и, наконец, стал его наставником в искусстве воровства. Воровство фруктов, нефти, муки, казалось бы, это ерунда, но мы лжем, вот что самое страшное. Вторжение чужого государства сделало из нас преступников. А самое главное – лжецов, одно это означат, что в какой-то момент наша мораль стремительно обрушилась.

Когда я слушал его, мне казалось, что передо мной – потрепанное будущее доктора Махджуба.

Действенный, хотя и довольно банальный морализм причинял настоящую боль представителям буржуазии, еще верящим в вечные ценности, проповедуемые отцами в школе Святого Иосифа. Эта самая буржуазия стояла в социальной иерархии как раз под знатными семействами, чей воинственный и напористый аристократизм ограждал их от излишней щепетильности. Именно в здешних благородных кругах была изобретена поговорка: «Украсть – это просто поменять местоположение предмета».

Забавно, что недалеко от Аммана, то есть, от администрации хашимитов и от палестинских волнений, маленькое племя численностью около пяти сотен человек, бродячее племя, проживало в палатках рваных и латаных, еще хуже, чем в палестинских лагерях, скитаясь от долины к долине, кормясь тем, что добудут мелким воровством и попрошайничеством. Я узнал его историю от мужчин племени, если, конечно, они не солгали: доктор Альфредо спросил у меня, что мы могли бы сделать для маленькой группки бродяг, не внесенных ни в какие списки. В 1970 году она насчитывала пятьсот шестьдесят три человека. Это был один род, их изгоняли из лагерей, деревень и округов, у них не было не только своей территории, но даже просто клочка земли. Они ставили палатки на недавно убранных полях ржи. Поскольку их не признавали, даже в качестве «перемещенных лиц», ООН не защищала их права. Чтобы как-то прокормиться, они, не умеющие ничего делать и, как мне кажется, ненавидящие всякую работу, воровали и попрошайничали. В этом маленьком псевдо-племени имелась, однако, своя иерархия, внизу – все женщины, девочки, затем дети мужского пола, сильные мужчины и, наконец, шестнадцать бородатых стариков, а над ними – вождь, которого я видел, но знаком с ним не был, он показался мне самым старшим в племени, у него было больше всего власти, а манеры вроде бы и мягкие, но не допускающие никакой фамильярности.

Их родным языком был арабский, на нем, как мне пояснили, говорили в Латакии, сирийском порту. Наверное, оттуда они и пришли, точно не могу сказать, потому что все, кого я расспрашивал, давали разные ответы: вероятно, они пустились в дорогу в 1948 году, когда Израиль выгнал их из Палестины. Затем потерялись где-то в пустыне Негев, где оставались больше года. Потом отправились к Синаю, вернулись в Палестину, которая уже называлась Израилем, различными путями через Петру попали в Иорданию, добрались до северных и восточных областей, и вот, так нигде и не обосновавшись по пути, никому не доверяя, ни на кого не полагаясь, дошли до окрестностей Аммана, где мы, Альфредо, Набила Нашашиби и я, с ними и познакомились. Со дня Исхода численность группы практически не изменилась благодаря тому, что сурово порицалось Церковью: инцесту.