Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

«Если у меня нет ни славы, ни смерти, зачем мне отказывать себе в их эквиваленте в виде награды?»

– Какими бы богатыми ни были замки и драгоценности у такого-то…

– Назови мне два-три имени.

– Я знаю их гораздо больше. Ты тоже. Скажи их.

– Назови хотя бы одно.

– Он как раз собирался избавиться от Арафата, когда Сирия…

– Его имя?

– Нет.

Здесь сложно импровизировать: как вульгарные желания или мечты о пиршествах превратились в преданность и самоотверженность. И так же трудно понять, что прекрасные поступки превратили решительных, сильных, красивых мужчин в скупцов, истекающих слюной от зависти при виде мраморной колоннады. Пусть кто угодно воспринимает это, как угодно: пусть исследуют почки, сердце, кишки, чтобы обнаружить там испражнения (к этому нужно привыкнуть, приучить свой взгляд, обоняние, самое тонкое из наших тактильных ощущений), вот истоки нашей свобода здесь, возле Иордана. Дни и ночи у нас будут волшебными из-за торгов, сделок, злобы руководителей. В каких сточных водах барахтались они, защищая свои интересы, от которых зависела свобода Аджлуна? В сопровождении министров в 1968 году, если не ошибаюсь, король проехал по главным улицам Аммана, выкрикивая:

«Да здравствуют фидаины! Я первый фидаин».

Этот крик породила непосредственность юного монарха, непосредственность и совершенно бессмысленная демагогия.

Декабрь 1984. Убийство Аль-Кавасме.

Под полупрозрачным эпидермисом мы ясно видим, что сопротивление обескровлено. Замысловато переплетенные каналы гнали потоки грязи, которая постепенно очищается, они соединялись с другими каналами, где затуманивается чистая, прозрачная жидкость, и, вот что странно, смерть разрывает самые чистые сосуды. Здесь не было настоящего ада, во всяком случае, не больше, чем в бидонвиле.

Вручая мне в ноябре 1970 письма, позволяющие передвигаться в лагерях и на базах ООП, Арафат не слишком рисковал. Интересно, знал ли он, что и восточные, и западные журналисты, даже самые несообразительные, уже засекли эти «потемкинские» базы? Определенные детали довольно быстро указывали на обман. И самые явные из них – те, что вызывали больше всего доверия у самих палестинцев. Слишком старательно студенты из Монпелье, Оксфорда, Штутгарта, Ливорно, Барселоны, Лёвена, Утрехта, Гетеборга, Осаки пытались убедить вас, что палестинцы, воюя против режима хашимитов, правы. Посланники знали это. И еще они знали, что палестинцы совершенно не владеют искусством выдавать настоящие базы за фальшивые. Вообще у фидаинов не было традиции обмана: искусственный мрамор называть настоящим, ложный пафос болью, они вообще не воспринимали ничего театрального и «постановочного». Ничего, похожего на пресловутые «проспекты, засаженные пальмами в горшках», когда по ночам переодетые в садовников полицейские передвигали эти пальмы туда-сюда, чтобы уже в одиннадцать утра Бургиба [60]торжественно въезжал в город по проспекту в тени пальм, выросших за один вечер без единой капли дождя. После приема у официальных лиц Бургиба уезжал, и в эту же ночь пальмы переносили в другой город, чуть южнее предыдущего, где на следующее утро Бургиба ждал такой же торжественный въезд. Маршрут был четко определен и одобрен, хотя и держался в тайне. Понимая масштабы этого надувательства, Бургиба даже стал узнавать деревья, каждое из них имело свое имя, и диктатор выкрикивал его по пути:

«Рокруа! Ватерлоо! Фашода! Здравствуйте!»

На палестинских базах студенты со сладкими речами – на английском, немецком, французском, испанском – умеющие позировать при фотовспышках, в нужный момент расслабиться и надеть на лицо усталую улыбку, повторить ее двадцать-двадцать пять раз для одной-единственной газеты, изобразить в нужный момент радость или гнев, произнести что-нибудь избитое и банальное, устраивающее ту или иную газету… все эти жесты были бессмысленны, журналисты, фотографы и операторы давно уловили фальшь, какую-нибудь деталь, доказывающую, что эта база – блеф, а дающий интервью подросток умеет говорить, но не воевать.

Посылать на войну этих студентов учиться профессии? Чтобы вновь пытаться разрешить этот старый спор:

«Гомер портит себе глаза, потому что он не Ахилл; умереть мгновенной смертью или петь для вечности?»

Журналисты знали разницу между прыжком в дыму фумигаторов и десантом при шквалистом ветре прямо в Иордан. Фидаины и львята знали тоже.

Несмотря на корейскую сдержанность – имеется в виду Северная Корея – Черные Пантеры не могли освободиться от взаимного притяжения, движение Черных Пантер состояло из намагниченных тел, которые притягивались друг к другу.