Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

– Он палестинец. Служит в израильской армии. Прекрасно говорит на иврите.

Я заметил, что в профиль молодой человек больше похож на еврея, чем на араба.

– Он друз, только не говори об этом. Когда он тебя увидел и узнал, что ты француз, то переменился в лице. (Я так и не понял смысла этой фразы). Он очень рискует, сообщая нам сведения.

Смеясь и что-то жуя, я попросил у Исмаила по-французски:

– Спой нам израильский гимн.

По глазам Исмаила мне показалось, что он понял. Удивился, но, сохраняя присутствие духа, попросил, чтобы мой вопрос перевели на арабский, а сам в ответ на замечание Махджуба сказал по-английски:

« Classic war, I don’t know. Classic war or romantic war ».

Фраза показалась мне слишком литературной.

Отправляясь обратно в Израиль с наступлением темноты, чтобы его не заметили часовые, он обнял всех, кроме меня.

Этот араб знает, вероятно, что случилось с папашей Гюком [50] Имеется в виду Эвари́ст Реги́с Гюк (1813 – 1860) – французский синолог, тибетолог, монголист, путешественник середины XIX века. Католический монах, миссионер ордена лазаристов. ( Прим. перев. ) , чьи глаза стали узкими после сорокалетнего пребывания на Тибете. У палестинца был древнееврейский профиль, а ритм жизни – европейский.

Чуть раньше, в Джераше, один тридцатилетний лейтенант-суданец очень удивился, услышав, как кто-то говорит по-французски, а Абу Омар отвечает ему на этом же языке.

– Все, что здесь происходит, это из-за вас тоже. Вы в ответе за правительство Помпиду…

Он сказал мне это и много чего еще, я уже и не помню, зато я никогда не забуду это черное лицо с блестящими волосами, со шрамами племенных насечек на щеках, он говорил со мной не просто по-французски, а на арго, с акцентом парижских предместий, с лексиконом Мориса Шевалье. Разговаривая со мной, он демонстративно держал руки в карманах штанов. Итак, вот я услышал:

– Все, чт’здесь пр’сходит, эт’ зза вас. Вы в’твете за пр’вительство П’мпиду…

Абу Омар объяснил ему по-арабски, что я не имею никакого отношения к французскому правительству. Он успокоился, и мы даже подружились: когда я встречал его, он всегда подходил ко мне с улыбкой. Я знал уже, что для меня, причем, для меня одного, приготовлен новый анекдот.

– Как хорошо, что мы можем друг друга понимать. Если бы не мы, суданцы, ты говорил бы не по-французски, а на каком-нибудь местном наречии Морвана.

– Поясни.

– В каждой французской провинции говорили на своем жаргоне, вы же были варварами. Когда вы стали сильнее и сошли на наш берег, вы были такой лингвистической мозаикой. Чтобы нас завоевать, нужен был единый язык. Баскский солдат говорил по-баскси, корсиканский по-корсикански; поэтому эльзасцу, бретонцу, пикардийцу, гасконцу, провансальцу, нормандцу, выходцам из Мадагаскара, Индокитая, Судана пришлось выучить язык своих офицеров из военной школы Сен-Сир, этот парижский французский. Если пара солдат терялась где-нибудь в трущобах, нужно было знать, по крайней мере, несколько ключевых фраз:

«На помощь, Легион!»

«Парни, сюда!»

«Мы в опасности!»

«Скорей бы дембель!»

«Сюда, друзья зуавов!»

Занятная версия происхождения языка, правильная или нет – неважно, зато назло министру просвещения, а впоследствии министру иностранных дел Жюлю Ферри. Зачатком этого французского языка, чувственного и изящного, который постепенно распространился по всей Франции, вполне возможно, и стала наводящая ужас дрожь, которую бретонские, корсиканские и баскские солдатики, завоевывая заморские территории и умирая в Колониях, доставили в метрополию. Диалектам пришлось отступить, чтобы домой, во Францию, вернулся почти совершенный язык, отточенный там, за морями. А контрапункт этой эпопеи, так сказать, ей «в пару», вероятно, вот что: 1917, Марокко:

«Славные парни! Которые рвутся в бой! Когда я сказал, что дам им оружие и боеприпасы, они были готовы целовать мне руки. Но я спокоен и невозмутим. Еще не родился и даже не зачат тот, кто способен обольстить меня. Они любят драку, я поведу их в драку, славные парни. Они ждали сабель, я даю им ружья: они были готовы истребить всю Неметчину. С оглушительными ружьями они дошли до самой Соммы». Это я процитировал ударные моменты одного выступления, опубликованного в «Иллюстрасьон». «Они» дошли до самой Соммы. «Они» вышли из поезда. «Они» молча прошли две сотни метров, вдохнули полной грудью. Этих «они» было около тысячи. Первая волна полегла, не успев произнести ни слова, затем вторая, третья. «Они» умирали медленно. Их повалил порыв ветра со смертоносным газом. Распростертый серый ворсистый ковер, раскинувшийся к северу от Аббевиля, огромный ковер из берберов.