Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

– Послушай, ты не можешь знать. Ты ведь француз.

И теперь, четырнадцать лет спустя, я не понимаю ни характера Махджуба, ни его страха перед женщиной. Он принял решение. Как только мы поедим, Набилю проводят обратно в Салт, откуда мы пришли. Наступила непроглядная ночь. Глядя, как она уходила, я видел, как уходят Ифигения, Мата Хари, женщины, отправляющиеся на казнь, когда добрый мужчина, повинуясь приказу, а не чувству сострадания, говорит о казни, как о единственно возможной мере, последнем акте, который надлежит исполнить. Набиля вышла в сопровождении двух вооруженных фидаинов.

Сама врач, но мусульманка, то есть существо этимологически подчиненное, возможно, она не так сильно, как я, ощущала эту жестокость: нет, не Махджуда, а закона, предписывающего, что одинокая женщина (а кто в данном случае мог говорить, что она одинока?) не должна спать среди солдат, причем, опасности подвергалась не она, а солдаты, которые, лежа подле нее, лежали бы на краю пропасти.

Стала ли Набиля менее одинока в окружении двух вооруженных солдат? Она не была их пленницей, они все трое были пленниками ночи, где нельзя остаться невидимым, потому что взад-вперед ходили караульные, фидаины и бедуины. Часть дороги, проходящая внизу виллы-крепости, была беспощадно освещена и охранялась мужчинами, именовавшимися словом женского рода [83], стало быть, оно принадлежало противоположному полу, и они его быстро распознавали. На этой дороге, охраняемой вооруженными солдатами, за которыми в свою очередь наблюдали (в том числе через прицел винтовки) невидимые палестинские часовые, Набиля была одинока.

– Никто не должен знать, что на базе провела ночь женщина, – произнес Махджуб по-французски и довольно громко, чтобы я его услышал.

Два часа спустя фидаины вернулись. Набиля проведет ночь у женщины-дантиста в Салте.

– Эта женщина палестинка?

– Неважно, это женщина, – ответил мне Махджуб. – Завтра утром за ней сходят.

Она вошла без улыбки, но и без видимого раздражения; направилась прямо к Махджубу, который, приветливо улыбаясь, протянул ей руку. Этой приветливости я не видел накануне вечером на суровом смуглом лице, но мне почему-то кажется, если бы я встретил Махджуба вновь, он также бы улыбался, и я вспоминаю его именно таким даже сейчас, когда пишу эту фразу.

– А что, так сложно объяснить молодым фидаинам, что палестинская докторша должна спать здесь, потому что на дорогах ночью опасно?

– Они бы поняли. Народ и палестинская буржуазия приняли бы это. Но если бы узнали бедуины, то сказали бы «бордель». И Набиля это знает.

В 1984 некоторые иорданские племена, живущие возле пустыни, еще вспоминают о нем, несмотря на его имя (Махджуб: скрытый, тайный). Он был врачом. Он сидел в египетских тюрьмах; высокий, красивый, крепкий, если судить по внешнему виду, хотя тело было измучено, с ним была связана одна легенда. Появляясь в пустыне под предлогом лечения больных, он сумел расстроить несколько договоров, которые крупные племена заключали друг с другом, выкручивая руки более слабым, ему удалось добиться того, что последние отвергли власть Хусейна и вступили в тайный сговор с палестинцами. Сомнительные достижения. Слово, данное потомку Пророка, презрение к палестинцами, изгнанным со своих собственных земель, слишком миролюбивым, слишком влюбленным в свои садики. Махджубу грозили большие неприятности, но ему помог случай. Заболел сын вождя племени. Махджуб, блестящий диагност, вылечил юношу, и в благодарность отец спас Махджуба и его людей, которых разыскивала полиция пустыни. Шейх спрятал доктора Махджуба, и он смог добраться до подпольной базы. Это его легенда в общих чертах, возможно, начало легенды: к ней, словно побеги, привиты другие легенды, другие чудеса, которые не были бы возможны без сущей ерунды: нескольких крупинок антибиотика. Военные врачи, преданные монархии, добивались чудесных исцелений в племенах, теперь такое не показалось бы чудом. Пустыня питалась пенициллином.

Мы выехали из Салта в Аджлун, где я оставался с октября 1970 по май 1971. Махджуб, второй палестинец и я спали на земле, в норе, вырытой под деревьями. Хотя окружение было самым что ни на есть революционным, один закон строго соблюдался, хотя и неписаный закон: опущенные глаза, учтивость по отношению к телу других и своему собственному телу, потому что каждый должен был оставаться невидимым для других. Может, именно это называют целомудрием? Во время одной ночной прогулки от поста до поста вокруг Аджлуна Махджуб и заговорил со мной о запрете карточных игр; так заклинают зло, чтобы его отогнать. Как и в случае с Набилей, когда он заставил ее идти ночью, густо населенной врагами, а не самцами, сейчас, заговорив о картах, он будто потерял разум.