Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Словно за фасадом хоть и небольшого, но достаточно прочного сооружения, за этой натужной веселостью, вызванной видом обезглавленного, под притворной жестокостью с приступами детского, порой пронзительного смеха (как у захмелевших англичанок по вечерам в пабах), функционировал живой ум, не позволяющий ни на мгновение расслабиться и потерять бдительность, а еще этот человек был безгранично предан. Абу Омар растворился в революции, еще за пять лет до своей гибели в море он уже утонул в ней. Я вам говорил, что этот человек был добрым?

Как и другие командиры, он вставал, когда в кабинет Арафата входил какой-нибудь фидаин. Эта учтивость, столь явная, демонстративная и торжественная, вдруг показывалась, как цветочный горшок из кашпо или бесстыдно распахнутая одежда, которую вдруг бросаются застегивать, и фидаин, принесший телеграмму, чашку кофе, пачку сигарет мог понять лишь одно: ты герой, значит, ты мертв и мы воздаем тебе почести, которые должно воздавать мученику, мы носим по тебе траур. Под стульями, где расположились наши задницы, подложена пружина, и как только входит какой-нибудь герой, катапультируемое кресло подбрасывает нас вверх, и мы надеваем траур.

Откуда взялась эта мода? И надолго ли она? Стоило войти фидаину, все командиры лихорадочно подскакивали, и мертвец, принесший газету, видел, как перед ним открывается его могила, а вокруг нее стоят командиры, испытывая гордость за героя и за самих себя, указавших герою путь на тот, другой берег. Абу Омара смешила эта традиция, которую поначалу он воспринимал искренне, а под конец с усталостью и досадой.

Разумеется, поскольку это был военный церемониал, мизинец скользил по шву форменных брюк, а спина выпрямлялась, но почитаемый фидаин был совсем как мы, он был величеством на час, но величеством в могиле. Должен добавить такую деталь: слова «надгробный камень» сперва была написаны, затем стерты, потому что такой камень не просто рельефный – гранит или мрамор – на нем есть гравировка, а на камне, о котором я говорю, нет ни имени, ни даты, слишком глубока под ним могила, она ничья.

Он звучно шлепнул себя по бедру, как будто только что услышал забавную шутку. Сообщил мне иронично и в то же время серьезно:

– Я сегодня утром обуржуазился.

– Как это?

– Ходил к своей тете принимать душ, она палестинка, но монархистка.

– Душ – это не так уж и буржуазно. Хотя и не слишком революционно, конечно. Он есть при любом футбольном стадионе. Вот ванна другое дело…

– Я не решался вам сказать, я мылся в душе горячей водой. Так обуржуазиться это стыдно, – добавил он, смеясь.

– А почему все-таки обуржуазился?

– Я уже четыре месяца не мог выносить своего запаха. Это была моя первая вода. А фидаины кроме дождя и не знают ничего.

Слово «Палестина», как и слово «Франция», являет разную реальность для деревенщин, аристократов, финансистов, фидаинов, сильных мира сего, нуворишей, причем, каждая из вышеперечисленных категорий не подозревает о реальности, в которой живут другие, и никто, похоже, не предполагает, что эти расхождения так сильны. И каждая обладает исключительной энергией, чреватой конфликтами и схватками, а само это слово: «Палестина» станет когда-нибудь термином, обозначающим отнюдь не согласие, а жестокую борьбу между теми, кого следует называть классами.

«Но как красива гора!»… Это не просто всем известное понятие, некая геологическая возвышенность, гора дается альпинисту как испытание, горцу как тембр голоса, Сезанну как-то еще, другим – как знать? но в любом случае каждый будет обладать этим понятием по-своему, в зависимости от отношений, сложившихся между горой и им самим, и каждый, говоря о ней, станет говорить лишь о себе. Тетушка Абу Омара принадлежала к зажиточной христианской общине, где ни ванна, ни, тем более, унитаз не считались предметом роскоши, это был знак, подчеркивающий слово «Палестина», для нее это являлось очевидным. Она презирала – причем, глубоко – фидаинов. Если бы убедительная весомость выражения “Your Majesty”, потому что она говорила только по-английски, иногда из снобизма употребляя какие-то слова на местном арабском наречии, порой довольно неприличные, даже пару ругательств из лексикона палестинских извозчиков, она, возможно, и приняла бы фидаинов, но ее благоговение перед Королевой Иордании было упоительнее всяких революций, тем более, когда они являют собой бунты оборванцев. Своего племянника, со дня его вступления в ООП до смерти, она пускала в ванную раз в полгода.