Томас Сэвидж - Власть пса

– У тебя, наверное, тоже есть такой звук, от которого холодок пробегает по коже.

– Не припоминаю.

Однако Питер знал, что такой звук есть: крики мальчишек, зовущих его сопляком. Он не забыл, как к горлу комом подступал ужас от мысли, что сейчас его прижмут к стене, как перехватит дыхание и кровь потечет из носа. Оцепенев от страха, порой он не мог пошевелиться – ни выйти из класса, ни войти в него.

– Я пойду к себе. Хочу кое-что доделать.

Осторожно приподнявшись, Роуз улыбнулась и провела рукой по аккуратно расчесанным волосам сына.

– Хорошо поговорили, правда? – пробормотала она. – Не так уж мы и недосягаемы друг для друга, – использовала она коварное слово.

Мальчик поймал взгляд матери.

– Мама, тебе необязательно это делать.

Пытаясь отвести взгляд, Роуд хотела было спросить, что именно она не обязана делать. Однако не осмелилась, и Питер ответил сам:

– Тебе необязательно пить.

Так все и открылось.

– Я об этом позабочусь.

Роуз хотела было знать, как именно он позаботится, и, возможно, спроси она, все было совсем иначе. Но, хвала Создателю, она промолчала.

Закрыв дверь так тихо, как умел только Питер, мальчик покинул комнату. Повернувшись к окну, Роуз стала смотреть, как льет, льет и льет дождь на брошенные сенокосилки. С ней остался лишь запах, который принес за собой сын.

«Хлороформ…» – прошептала она.

Шестифутовая веревка из сыромятной кожи была почти готова; оставалось только завершить ее аккуратным узлом в виде турецкой головы или плетеной короны. Однако Фил продолжал работать, и более того – он ждал, что Питер придет посидеть с ним, пока он плетет и формует веревку. Мальчик был превосходным, внимательным слушателем. Рассказы о былых временах восхищали его, и однажды серая паутина прошлого так цепко оплела разум, что мальчик буквально окаменел от восторга. Он сидел, как под гипнозом, и не моргая смотрел на поросший полынью холм.

– Что там видно, старина? – рассмеялся Фил, довольный, что застал мальчика врасплох; руки его остановились.

Медленно, словно лунатик, Питер перевел взгляд на Фила:

– Я думал о прежних временах.

Лицо мальчика освещали косые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь двери кузницы.

– Я и не сомневался, – протянул Фил. – В те времена жили настоящие мужчины. Так что не позволяй мамане делать из тебя сопляка.

Мальчик глубокомысленно кивнул, и Фил рассказал ему об утесе, который одиноко возвышался над истоком ручья. На скале были вырезаны инициалы и дата – 1805.

– Должно быть, кто-то из экспедиции Льюиса и Кларка. Только пятьдесят лет спустя белые сумели обосноваться в этих местах. А вон там, за холмом, когда я был мальчишкой вроде тебя, Пит, я находил странные груды камней. Они как будто куда-то вели, но я так и не узнал, куда: никогда не доходил до конца. Что скажешь, может, как-нибудь поищем их с тобой? Дойдем до конца?

Солнце, или Старина-Сол, как называл его Фил, двигалось к югу. Ночи становились холоднее, а крепкий утренний мороз все упрямее отступал под слабеющими лучами солнца. Скот из-за поднимавшихся в горах ветров вернулся в поля, чтобы пастись в зарослях ржавого бурьяна, пока не выпадет снег. Как ни взглянешь на поросший полынью холм, по проторенным тропкам вереницей брели коровы с подросшими весенними телятами. Бывало, у коров рождались двойни, однако и этого было недостаточно, чтобы заменить тех бесчисленных телят, что легли замертво на окрестных холмах и равнинах – хромых и раненых, съеденных волками и распухших от чумного нарыва, или «черной ножки», как называли хворь местные.

– Не волнуйся, старина, успею закончить к твоему отъезду.

Фил нашел для мальчика смирного гнедого коня и научил ездить верхом. Вместе они отправлялись в поля, где Питер помогал мужчине строить ограды вокруг стогов сена, а в полуденный час обеда, поедая яблоки и сэндвичи с пряной ветчиной, Фил рассказывал истории о Бронко Генри.

– Неплохо мы с тобой время провели, да, старина?

Фил на самом деле был рад компании мальчика.

– Никогда не забуду, – серьезно отвечал Питер.

На дне походного мешка змеиным кольцом свернулась веревка, знак новой дружбы. Все длиннее становилась веревка, все сильнее вырастала змея.

Откровенно говоря, Фил никогда и не думал использовать коровьи шкуры, которые висели на ограде загона для убоя, брошенные одна поверх другой мясной стороной наружу. Надеясь поскорее вернуться в амбар, болтать по пустякам и пиликать на своих идиотских губных гармошках, работники наскоро свежевали туши, и потому подъедать оставшиеся на кожах кусочки мяса слетались бдительные сороки. Более того, шкуры пестрели порезами, так что кроме сыромятной веревки из них ничего и не сделаешь. За год могло накопиться штук двадцать таких шкур, ссохшихся, скукожившихся от солнца и ветра, и тогда Фил распоряжался свалить их в кучу, облить керосином и сжечь. Ну и вонища от них поднималась!