Томас Сэвидж - Власть пса

Девушка, в большом количестве скупавшая шляпки, перчатки и туфли, становилась легкой добычей для продавщиц в универмаге Грина. Платье за платьем она примеряла наряды, заказанные, по убеждению Роуз, специально к ее приезду. Обновки служили для нее масками, за которыми она прятала свое бессмысленное, исполненное страхом существование. Обыкновенно девушка записывала покупки на счет мужа: денег с собой у нее никогда не было, а Джорджу и в голову не приходило завести для нее собственный счет. У его матери, как у английской королевы, деньги имелись разве что на чаевые. Так и жене, когда та отправлялась в город, Джордж выдавал долларов десять – на размен, по его словам, чтобы было что положить в кошелек. С этими деньгами, накупив туфель, шляпок и платьев на сотни долларов, девушка отправлялась по делам, которые и вели ее в город. Сперва в аптеку за «рецептом», а после – в увитый текомой дом на Кентукки-авеню, куда, презирая себя, Роуз заходила с черного хода.

Однажды машина Роуз скатилась с дороги, и на помощь испуганной женщине пришел владелец соседнего ранчо. Пришлось соврать Джорджу о том, что случилось с крылом автомобиля.

Головные боли тем временем продолжались. Боясь услышать упреки Фила, которые рано или поздно он вполне мог высказать в присутствии брата, Роуз пряталась в розовой спальне и к бутылке прикладывалась именно там. Она догадывалась, в чем заключался его коварный замысел: вне сомнений, Фил ничего не рассказал Джорджу, ибо невысказанное слово таит в себе силу гораздо большую, чем слово сказанное. Разве не видно, с каким выжидающим терпением он следит за ней?

Как же холодно было в доме! Бревна сруба, обмазанные толстым слоем глиняной штукатурки, не давали пробиться солнцу, а из подтопленного подвала в дом тянулась сырость. Роуз не могла понять, как работает устроенная в подвале печь и как, прыгая по лежащим в воде доскам, до нее предполагается добираться. Не могла она ни разобраться в тягах, о которых рассказывал Джордж, ни сообразить, сколько и когда нужно класть угля. Огонь в печи часто погасал в те дождливые дни позднего лета, и все попытки вновь разжечь его оставались тщетными. Узнав об очередной неудаче, Джордж покорно и безропотно спускался растопить печку. Непросто было вытерпеть доносившиеся из подвала звуки: грохот железной двери, а после скрежет совковой лопаты по бетонному полу, под аккомпанемент которых Роуз бродила по розовой спальне и наряжалась к ужину. Подбирала маску в надежде обрадовать мужа красотой и привлечь его внимание своими все более и более невнятными жестами, легкими прикосновениями к мебели, попадавшейся на ее пути.

С камином дела обстояли лучше, и Роуз начала сжигать мусор, валявшийся вокруг амбара и кузницы. Надев темно-зеленые джопуры, купленные еще тогда, когда она смела надеяться, что научится ездить верхом, девушка отправлялась подбирать обрезки досок, ящиков из-под яблок и апельсинов, коротких палочек, из которых делали зубья волокуш, и поленьев, которые вытащили из сарая, чтобы подпереть косилки, и там и побросали.

Запасы мусора кончались, однако попытки занять себя и поддержать тепло в доме, а вместе с ними порядок и чистота, возникавшие в результате ее усилий, приносили Роуз чувство удовлетворения. Она никак не могла понять, почему участок при богатейшем в долине ранчо должен выглядеть как свалка, и теперь на освободившемся пятачке между амбаром и кузницей девушка складывала всевозможный мусор, немалую часть которого составляли старые носки и комбинезоны, а также скукожившиеся от долгого пребывания на улице ботинки, вытащенные щенками из-под кроватей в амбаре.

Однако был на ранчо и такой мусор, с каким Роуз совладать не могла. Наполненные травой желудки свежезабитых коров, захороненные рабочими, что раскапывали старые собаки, растаскивая по двору внутренности, и отрезанные головы. «Мне не сложно», – говорил Питер, граблями собирая кишки и желудки в железную тачку, а с ними и мертвые головы, чтобы отвезти их к месту нового захоронения. Собаки, как последние плакальщики, провожали его жалобными взглядами.

Смущали Роуз и шкуры, наброшенные на ограду загона для убоя. Какое впечатление производят они на тех, кто проезжает мимо ранчо? Что подумают люди, глядя на сорок, дерущихся за клочки мяса на кожах? «А, шкуры… Фил сожжет, – объяснял Джордж. – Он сжигает их раз в год».

Иногда Фил находил в бараке комиксы и размышлял, глядя, как ими зачитываются рабочие, старательно шевеля губами. Понимают ли хотя бы самые сообразительные из них ту сатиру, что притаилась под грубоватым юмором веселых историй? Кто из них углядел триумф плутовства и безудержный дух молодости на их страницах? Узнают ли они себя в «Счастливом хулигане», придурке с консервной банкой вместо шляпы, броней которому служит собственная глупость? Что они вынесли из «Гастона и Альфонса», чьи бесконечные «только после вас, дорогой Альфонс», «только после вас, дорогой Гастон» убеждают читателя в том, что манеры в жизни куда важнее ума? Хохоча над тем, как Джиггс сматывается из оперы ради капусты с консервами, видят ли они, что тот, кто придумывал эти истории, заливал чернилами лимузины и раскрашивал роскошные наряды, в которых Мэгги отправлялась на вечеринки, на самом-то деле сочинял пасквиль на выскочек-нуворишей?