Томас Сэвидж - Власть пса

Тянулись долгие летние вечера. Солнце повисало над рыжими от дымки лесных пожаров горами и вдруг опускалось, разметав по небу кроваво-красные вымпелы. Стоило исчезнуть солнцу, как над холмами воцарялась полная тишина, внеземное безмолвие, столь милое сердцу Фила. Понемногу – как ночные существа во тьме – ее наполняли едва уловимые звуки: шепот ивовых листьев, скрежет сплетающихся ветвей, журчанье воды, ласкающей гладкие камни, и неторопливые дружеские беседы, доносившиеся сквозь холстину палаток. Закат приносил с собой холод; вставал туман, напитанный запахом свежескошенного сена, и призраком окутывал реку.

Немного отдохнув после ужина, рыгая и потягиваясь, восемь мужчин вылезли из палаток и двинулись к привязи, у которой были оставлены сенокосилки. Устройством эти машины чрезвычайно просты: два колеса, как у колесницы, да прикрепленное к оси сиденье. Тяжелые, но маневренные, запряженные полудикими лошадьми, они могли бы служить прекрасным транспортным средством, – но только до тех пор, пока поднято их режущее полотно. Стоит опустить семифутовый брус, как ножи, прочесывая землю, заскользят о противорежущие пластины – и тогда не найти машины страшнее. На вид они безобидные, но на деле очень опасные. Года еще не прошло, как в долине один мужчина свалился с сиденья прямо под нож косилки: лежал весь в крови, вопил от ужаса… а ведь ему еще повезло – то ли ступней отделался, то ли рукой. К водителям косилок относились с особым почтением и платили больше других, ведь они подвергали свою жизнь опасности, управляли полудикими лошадьми, а после работы, пока другие отдыхают, отправлялись к заточному станку и, оседлав его, словно велосипед, затачивали острые зубья косилки. К мнению этих работников всегда прислушивались, они жили в лучших палатках, первыми брали мясо из общей тарелки и могли претендовать на самые сочные стейки.

Фил, поджав ноги, сидел у палатки, которую с охотой делил с тремя добрыми работниками, – двое из них были как раз водителями косилок. Раздавался пронзительный визг стали по точильному кругу: косцы затачивали лезвия своих машин.

Когда-то сенокосилкой управлял и Джо, бывший заключенный. Однажды он не приехал на ранчо, хоть и обещал. «Еще вернусь», – сказал тогда мужчина Филу, и они пожали руки. Помер, наверное, или в тюрьму попал – как иначе объяснить его исчезновение? Фил ощущал связь между ним и Джо, некое обоюдное признание. Не мог тот просто взять и предать его.

Стоял вечер, время для размышлений. Фил раздумывал над тем, как некий дар передается от одного человека к другому. Взяв немного от того, немного от другого, мы выплетаем, будто звенья цепи или пряди веревки из сыромятной кожи, свой собственный характер – порой выходит превосходно, а порой и криво. В память о двух мастерах плетения, каждый из которых передал Филу частицу своего умения, в память о Джо и Бронко Генри – мужчина плел.

В жестяном тазу размокала груда кожаных полосок. Выцветшие на солнце и разбухшие от воды, они походили на скопище жирных белых червей. Сперва Фил не собирался плести много: так, всего пару футов, только убедиться, что руки еще помнят свое дело.

Хорошенько высушенная, промазанная жиром веревка из сыромятной кожи по прочности не уступала пеньковой, а по меткости при ловле скота ее превосходила – будто змея, обладающая разумом. Джо рассказывал, что даже за пятьдесят долларов не согласился бы отдать тридцатифутовую веревку, которую хранил в своем чемодане, и Фил не сомневался, что так оно и было. Его восхищало то, что творение собственных рук, свое время Джо ценил выше денег – вероятно, и этому его научила тюрьма. Точно так же, как бывший узник презирал деньги, Бронко Генри презрел Смерть – и тем самым тоже превознес себя над племенем обычных людей.

Только Фил приступил к плетению, как золотистый конь, стоявший у привязи, фыркнул и, задрав голову, тихо заржал: уши, глаза и нюх его лошади были не хуже, чем у дикой. В секундной тишине, пока стих лязг стали о точильный камень, Фил услышал звон цепей в лошадиной упряжи.

Повозка Джорджа, значит. Фил хорошо знал эти цепи.

Джордж-то ладно. Привез коробки с консервами и четвертину говядины, укрытую белыми пеленами. Однако, помимо консервов и говядины, в повозке имелся и другой груз – рядом с Джорджем гордо восседала Рози-Пози, а позади ехал соплячок в новеньких спортивных туфельках. Как выезжали они из ивовой рощи, – надо было видеть: Джордж, как гриб на поляне, в своей прямо посаженной шляпе и его мадам с красным шарфом на голове – наверняка уверена, что выглядит просто очаровательно, а точнее, как выражаются женщины, сногсшибательно. Больше всего платок ее походил на тряпки, которые носят индианки. Из кожи вон лезет, чтобы хоть что-то собой представлять!