Томас Сэвидж - Власть пса

– …долго она не продержится, – закончила она.

Едущая впереди машина внезапно сбавила скорость, заставив губернатора резко нажать на тормоза и сделать вид, что он ничего не услышал. Смысла в этом особо не имелось: он прекрасно знал, что жена в курсе – слушал он всегда и всегда все слышал.

– Что ты говоришь?

– Думаю, она уже уронила себя.

– Ты всегда слишком быстро судишь о людях.

– Перед тем, как мы сели в машину, она сказала престранную вещь. Она сказала: «Вы были очень добры».

– И что, черт подери, в этом странного? – парировал губернатор.

– А ты чего разнервничался? – улыбнулась ему супруга. – Дай-ка еще сигарету.

Из темноты выскочила собака, и машина едва ее не сбила.

– Ей-богу, – тихо проговорил губернатор, – ты слишком много куришь.

Стояли ясные дни, солнце все дальше уходило на север. Новорожденные телята замерзали, не успев встать на ноги, рождались с изогнутым хребтом, застывшим в форме буквы S, или из-за кривых ног подворачивали при ходьбе копыта. Были в ту весну и мертворожденные – мелкая пожива для зоркоглазых сорок, что, задрав клюв, следили за каждым отелом, и для исхудалых койотов, рыскающих неподалеку от ранчо по кромке вспыхнувшего зеленью ивняка.

С гор начинал сходить снег. Среди кустов полыни в бархатистой листве появлялись первые колокольчики, в поисках подходящих для гнезд мест сновали мелкие птицы. Наступило время клеймить скот – три тысячи голов. Кастрировав пятнадцать сотен, Фил не мог надивиться на нож в его руках. Лезвие износилось от сотни подтачиваний, однако орудие за время службы оскопило пятнадцать тысяч молодых бычков. Был и другой нож до того, а до него еще один. Когда последний теленок поднялся и в ужасе, растопырив от боли ноги, помчался к стаду, Фил взглянул на стремительно клонившееся к горизонту солнце. В загоне стоял такой рев, что собственных мыслей не слышно; а пыль поднялась такая, что нечем и вздохнуть.

Кто не устанет после недели подобной работы? Отерев лезвие о штанину, Фил щелкнул складным ножом и каким-то образом умудрился порезать палец.

– Проклятье! – гаркнул он, доставая из кармана бандану.

Кастрировать пятнадцать сотен голов и порезаться, складывая нож! Впрочем, раны на нем заживали быстро.

– Что ж, толстяк, полагаю, мы закончили, – ухмыльнулся Фил и ударом ноги засыпал землей слабеющий костер.

– Похоже на то, – согласился Джордж, цепляя за луку седла свернутую в кольцо веревку.

Вокруг загона, пряча нос между лапами, лежали спокойные, но бдительные собаки, уже потерявшие всякий интерес к бычьим яйцам. Двое ковбоев, что помогали братьям, натягивали на потные тела свои голубые рубашки.

В день, когда из Херндона приехал Питер, работники ранчо гнали к лесу молодых бычков и коров, на чьих боках от свежих клейм уже начала слезать кожа. От растоптанных копытами листьев поднимался густой запах полыни. Впереди ждала прохлада горных просторов.

Владения фермеров, основных обитателей долины, по которой гнали скот ковбои, преграждали старый путь к горам, и потому стаду приходилось лавировать между оградами из поржавевшей колючей проволоки. Фила это всегда раздражало. По большей части фермеры не были местными – сюда перебирались финны, шведы и им подобные. Фил не особенно жаловал иностранцев, и уж тем более фермеров с их покрытыми толем домишками из дерева или дранки; с их отчаянными попытками вырастить тенистые деревья на худой щелочной земле; с их широкими комбинезонами, сносившимися ботинками и женами, работавшими наравне с мужчинами. Все напоминало Филу о том, что наступали иные времена.

– Ублюдки даже по-американски не говорят, – пожаловался он одному из ковбоев.

Фил был патриотом до мозга костей.

– Лет двадцать назад в стране ни одного подонка с забором из колючей проволоки не водилось. Совсем другие времена были, когда жив-здоров был Бронко Генри.

Стадо сделало еще одну петлю, прежде чем выйти на прямую дорогу к лесному выпасу. Многие, если не большинство фермеров, уже успели разориться: молитвы их оставались неуслышанными – дождь в этих краях редкость, а реки принадлежали скотоводам. Отрадно было наблюдать, как опустевшие хибарки становились прибежищем для полевок и летучих мышей, покосившиеся двери повисали на ссохшихся кожаных петлях, и к домишкам, надеясь укрыться от зноя, стекались дикие лошади. Однако и сейчас поржавевшие ограды былых хозяйств заставляли стадо петлять, дожидаясь, пока кто-нибудь не выйдет из себя, сорвет их к чертовой матери и, свернув в трубочку, выбросит в кусты.