Аврора Гитри - Татуированные души

— Может немного пощипать, — предупреждает он, поднося компресс к ссадине на боку.

Я сдерживаю крик, но не могу скрыть гримасу на лице и всхлипываю на родном языке: «Джеп!»

— Прости, — извиняется француз, продолжая пытку.

Я закрываю глаза и борюсь с болью, которая постепенно слабеет. Когда я наконец поднимаю ресницы, Оливье спрашивает:

— Джеп… Что это значит?

— Это значит «больно».

— Джеп, — повторяет он с тем же акцентом, который звучит и в его английской речи.

Он берет следующий ватный шарик. Новая боль вырывает у меня новый стон и новое слово:

— Рон [37] Жжет. .

Я обучаю француза тонкостям языка страданий. Каждый раз он пытается повторить мой крик, повторить интонацию, которая наполняет слово смыслом. Я перечисляю свои муки, и он заучивает их наизусть. Лавина слов рассказывает ему о моей жизни, не вдаваясь в подробности.

Собираясь перевязать раны на руке, он начинает сам вести урок и меняет тему.

— Как будет «лечить»? — спрашивает он, отрезая кусочек бинта.

— Хайджак.

Когда он шепотом произносит это слово, мне кажется, что я слышу его впервые. Не потому, что он плохо выговорил его из-за своего мурлычущего акцента, который заставляет мечтать о дальних странах. А оттого, что сопроводил его жестом. Он приклеил кусочек бинта к моему плечу. Как будто объяснял мне истинное значение слова моего родного языка.

Обучение продолжается. Я пополняю его словарь, а он иллюстрирует понятия жестами. Я говорю, а он пишет на моем теле. Прикосновениями. Кусочками ваты вместо карандаша. Моя кожа, привыкшая ко всем формам пыток, никогда не знала, что значит облегчение страданий, утихающая боль, отступающие муки.

Когда он наносит мазь на мою омертвевшую ногу, рисуя круги и повторяя слово «ньеп» [38] Спокойствие. , я ощущаю, как терзающая меня тревога исчезает. Я всегда тщетно стараюсь добиться этого, поворачивая на свою сои. Только спокойствие может помочь мне встретить лицом к лицу ожидающую дома участь. И сегодня оно впервые посетило меня: чувство безмятежности, делающее неуязвимым.

Я замечаю ее первым. Она стоит у черной стены, увенчанной ржавыми металлическими трезубцами. Она погружена в полутьму, она красива в этом платье цвета питахойи. Зеленом и красном. Я сразу же замечаю, что она коротко постригла волосы. В знак того, что ее сердце в трауре. Я должен был бы удивиться, увидев ее здесь, но испытываю только счастье. Я просто спокоен и счастлив. Врачебное искусство француза уменьшило боль. Мои мышцы расслабились, лицо разгладилось, на сердце у меня легко.

— Пхон!

Она ждала меня. Я понимаю это по ее заискрившемуся взгляду, по тому, как она бежит мне навстречу. Не обращая внимания на торговцев напитками, сидящих рядом со своими металлическими тележками, расталкивая гуляющих по сои зевак, она бросается в мои объятия, как ребенок, слишком долго остававшийся без матери. Ее прикосновение будит заснувшую под повязкой боль в руке.

— Ой! — восклицаю я невольно.

Нет отодвигается, оставляя между собой и мной сладкий запах перечной мяты, который я так люблю.

— Не может быть! Он опять избил тебя! Но что это?..

Темнота и радость встречи не дали ей заметить синяки в первую секунду, скрыли распухшее, изуродованное лицо. Мой стон словно зажег свет и направил луч прожектора на обезображенные черты.

— Я очень рад тебя видеть, — говорю я, надеясь сменить тему.

Она не слышит, она внимательно разглядывает каждую шишку, каждую ссадину, щурит глаза, словно представляя себе удары, которые на меня обрушивались. Она сжимает кулаки так сильно, что ее красивые ногти сгибаются от гнева.

— Пойдем! Отойдем куда-нибудь.

Надо разбавить ее ярость движением. Если мы останемся стоять на тротуаре, то ее сердце перегреется и взорвется.

Я беру ее за руку, впервые сам проявляя ласку. Я прикасаюсь к ее коже, и волна нежности заливает меня, но не сбивает с ног. Я начинаю к ней привыкать. Ее пальцы медленно распрямляются в моей ладони, она успокаивается.

— Давай присядем поговорим.

Я веду ее с сои на бульвар.

Чуть дальше, в нескольких метрах от храма, открывается на день маленькая забегаловка, которую посещают уставшие после рабочего дня служащие. Я всегда мечтал зайти туда, сесть за столик и поужинать с кем-нибудь, словно я тоже хорошо зарабатываю. Француз дал мне банкноту в пятьсот бат. Пятую часть моей зарплаты — за полдня, которые я провел, лежа на диване. Я отказывался и повторял, что он и так хорошо заплатил мне лечением. Он улыбнулся, уточнил: «Это за урок» — и засунул деньги мне в карман. А потом проводил меня до дверей. Аромат лимона. Запахи хлора и свежескошенной травы словно подняли меня в воздух. Когда он пожал мне руку, я не вздрогнул, как в первый раз. Я стиснул его ладонь и долго ее держал. Я наслаждался приятным ощущением, которое получал от этого ритуала, теперь показавшегося мне почти привычным.