Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Они стояли под старыми деревьями на маленькой зеленой лужайке, спускавшейся к самой Темзе; впереди виднелись низкие тростниковые кровли далекой деревушки, из труб подымался голубоватый дымок. Все кругом дышало миром и тишиной. Но не это занимало сейчас Каупервуда – он думал о том, что Беренис, хоть и сохраняет внешнее спокойствие и явно не намерена учинять скандал, ничего не простила ему. В то же время он невольно сравнивал ее с другими женщинами – как вели бы они себя на ее месте, Эйлин например. Беренис не дулась, не проливала слез, не устраивала сцен. И однако – эта мысль впервые пришла ему в голову, – когда женщина глубоко, по-настоящему любит, она дуется, проливает слезы, устраивает сцены, как бы пагубно ни действовали они на любимого – и в конце концов ее прощаешь!

С другой стороны, в его отношениях с Беренис было, бесспорно, много такого, чего нельзя ни зачеркнуть, ни преуменьшить. Конечно, он сам виноват, что все это потускнело в ее глазах… И он мгновенно стал тем хитрым, проницательным, изворотливым и напористым Каупервудом, каким его привыкли видеть финансисты на заседаниях и во время деловых переговоров.

– Выслушай меня, Беви! – твердо сказал он. – Примерно двадцатого июня я отправился по делам в Балтимору…

И он рассказал ей все, что произошло потом. Как он вернулся к себе в номер поздно ночью. Как постучала Лорна. Все. Он рассказал, как она захватила его своей красотой, где он бывал с нею и как ее развлекал, как комментировала это пресса. Он упорно оправдывал себя тем, что Лорна прямо околдовала его – совсем как в свое время Беренис. Он вовсе не собирался изменять Беренис. Это налетело на него, как ураган. И для полной ясности он принялся излагать ей теорию, до которой додумался на опыте и этого, и прежних своих романов: чувственное влечение обладает такою силой, что способно восторжествовать и над разумом, и над волей. Во всяком случае, когда его захлестывает, это уничтожает все ранее намеченные планы, смывает все.

– Говоря начистоту, – добавил тут Каупервуд, – пожалуй, есть только один способ избежать подобного рода срывов: не встречаться с интересными женщинами. А это, конечно, не всегда возможно.

– Да, конечно, – сказала Беренис.

– Сама понимаешь, – продолжал он, решив довести разговор до конца, – уж если столкнешься с такой Лорной Мэрис, надо быть настоящим святошей, чтоб не поддаться соблазну. Ну а я, ты знаешь, далеко не святой.

– О да! – сказала Беренис. – Но я согласна: она действительно очень хороша. Ну а как ты смотришь на мои отношения с другими мужчинами? Ты согласен предоставить мне такую же свободу? – Она пытливо посмотрела на него, и он ответил ей спокойным, твердым взглядом.

– Теоретически – да, – ответил он. – Я люблю тебя, и потому должен буду примириться с этим и терпеть, пока выдержу, пока будет смысл терпеть. А потом, очевидно, отпущу тебя, как и ты отпустила бы меня, если бы почувствовала, что я не так уж тебе дорог. Но сейчас я хочу знать: после всего, что случилось, любишь ли ты меня, дорогая? Для меня это очень важно, ведь я-то люблю тебя по-прежнему.

– Ну, Фрэнк, ты задал мне такой вопрос, на который я сейчас ничего не могу ответить, я и сама не знаю.

– Но ты же видишь, это было просто мимолетное увлечение, – настаивал Каупервуд, – иначе меня бы не было здесь. И я говорю это тебе не для того, чтобы оправдаться, это на самом деле так.

– Другими словами, – сказала Беренис, – она не приехала с тобой на одном пароходе.

– Она всю зиму танцует в Нью-Йорке. Ты можешь прочесть об этом в любой американской газете. Пойми, Беви, мое чувство к тебе не только сильнее, но и серьезнее, глубже. Ты мне нужна, Беви. Мы одинаково думаем, одинаково чувствуем. Вот почему я сейчас снова здесь и хочу здесь остаться. То, другое, было неизмеримо мельче, я все время сознавал это. Когда ты перестала писать, я понял, что ты мне неизмеримо дороже Лорны. Ну вот, теперь, кажется, все. Так что же ты мне скажешь, Беви?

Сгущались сумерки. Он подошел к ней совсем близко, крепко обнял и поцеловал в губы. И она почувствовала, что сдается, слабеет и душой и телом. Но нет, она должна сказать ему все, что думает!

– Я люблю тебя, Фрэнк, да, люблю. Но для тебя ведь это только прихоть. И когда это у тебя пройдет… когда пройдет…

И они забылись в объятиях друг друга, дав чувству и желанию на время угасить слабый огонек, именуемый человеческим разумом, и одолеть вышедшую из повиновения, не управляемую рассудком человеческую волю.