Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Мы вернемся сюда после ужина. Вечером будет молодой месяц.

– Вот как! – искренне забавляясь ее восторженностью, протянул Каупервуд.

Миссис Картер зевнула и сказала, что она ни за что больше не пойдет сюда. Она после ужина ляжет спать.

– Хорошо, мама, – уступила Беренис, – но Фрэнк ради спасения своей души должен непременно пойти!

– Вот до чего дошло – оказывается, у меня есть душа! – снисходительно пошутил Каупервуд.

Итак, вечером, после непритязательного ужина в гостинице, они пошли вдвоем по сумеречным улицам. Когда они вошли в черные резные ворота монастырской ограды, тоненький белый серпик молодого месяца в темно-синем куполе неба казался резным орнаментом на верхушке шпиля, венчающим высокий стройный силуэт собора. Сначала, повинуясь прихоти Беренис, Каупервуд покорно смотрел на все, что она ему показывала. Но внезапно его захватило ее волнение. Какое счастье быть молодым, так волноваться, так остро чувствовать каждый оттенок краски, формы и всей непостижимой бессмысленности человеческой деятельности!

Однако мысли Беренис были поглощены не только забытыми образами далекого прошлого, мечтами, надеждами, страхами, которые созидали все это, но и загадочной беспредельностью вечно безгласного времени и пространства. Ах, если бы все это можно было объять! Вооружиться знанием, проникнуть пытливой мыслью, найти какой-то смысл, оправдание жизни! Неужели и ее собственная жизнь сведется всего-навсего к трезвой, расчетливой, бездушной решимости занять какое-то общественное положение или заставить признать себя как личность? Что пользы от этого ей или кому-то другому? Разве это принесет красоту, вдохновение? Вот здесь… сейчас… в этом месте, пронизанном воспоминаниями прошлого и лунным светом, что-то говорит ее сердцу… словно предлагая ей мир… покой… одиночество… самоутверждение… стремление создать нечто невыразимо прекрасное, что наполнит ее жизнь, сделает ее осмысленной и значительной.

Боже, какие нелепые мечты!.. Этот лунный свет заворожил ее. Чего ей еще желать? У нее есть все, что только может желать женщина.

– Пойдем, Фрэнк! – сказала наконец она, чувствуя, как что-то оборвалось в ее душе, как это пронзившее ее ощущение красоты вдруг исчезло. – Пойдем в гостиницу.

В то время как Каупервуд и Беренис осматривали старинные английские соборы, Эйлин с Толлифером наслаждались сутолокой парижских кафе, модных магазинов и разных увеселительных заведений.

Как только Толлифер удостоверился в том, что Эйлин собирается в Париж, он тотчас же выехал из Лондона и, опередив ее на сутки, подготовил к ее приезду целую программу самых разнообразных развлечений, с помощью которых он надеялся задержать ее здесь. Он знал, что Эйлин не первый раз в столице Франции, что в прежние годы, когда Каупервуду самому было приятно доставить ей удовольствие, он возил ее по всяким модным курортам, она побывала с ним во многих городах Европы. Эйлин часто вспоминала об этой счастливой поре своей жизни, и здесь эти воспоминания вставали перед ней на каждом шагу.

Однако в обществе Толлифера ей не приходилось скучать. Вечером в день приезда он зашел к ней в отель «Ритц», где она остановилась со своей горничной. Эйлин была несколько растеряна и втайне недоумевала: зачем она, собственно, сюда приехала? Конечно, ей хотелось съездить в Париж, но ведь она мечтала поехать с Каупервудом. Правда, на этот раз у нее не было никаких оснований сомневаться в том, что супруг ее действительно занят по горло – он так много рассказывал ей о своей лондонской затее, и об этом столько шумели в прессе. Как-то раз она встретила Сиппенса в вестибюле отеля «Сесиль», и он, захлебываясь от восторга, стал рассказывать ей обо всех этих запутанных делах, которыми сейчас поглощен Каупервуд.

– Да если он доведет это дело до конца, миссис Каупервуд, он прямо весь город перевернет! – сказал Сиппенс. – Боюсь только, как бы патрон не слишком заработался, – добавил он, хотя, сказать по правде, если он чего-нибудь и боялся, так отнюдь не этого. – Ведь он уж не так молод… Но знаете, по-моему, с годами ум его стал еще острее, а сам он сделался еще проворнее.

– Да, знаю, знаю! – отвечала ему Эйлин. – Что бы вы мне ни сказали о Фрэнке, это для меня не новость. Такой уж это человек, у него всегда будут дела, пока в могилу не ляжет.

Этот разговор с Сиппенсом несколько успокоил Эйлин: разумеется, он говорил правду, – и все-таки в душе у нее шевелилось подозрение, что у Каупервуда наверняка есть какая-то женщина… может быть, это Беренис Флеминг. Но кто бы там ни был, она, Эйлин, – миссис Фрэнк Каупервуд. Она утешалась сознанием, что где бы и когда бы ни произнесли ее имя, все оборачивались и с интересом смотрели на нее: в магазинах, отелях, ресторанах. А потом еще этот Брюс Толлифер… Едва только она приехала, и уже он тут как тут, красивый, обаятельный.