Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Эйлин, – наконец сказал он, приблизившись к ней сзади. – Теперь мы с тобой можем спокойно поговорить? Ты не обязана делать ничего, о чем будешь потом сожалеть. Я не хочу этого, и мне очень жаль тебя. Ты ведь на самом деле не веришь, что я разлюбил тебя, правда? Ты знаешь, что это не так. Думаю, ты могла бы проявить больше сочувствия ко мне после всего, что нам пришлось пережить вместе. У тебя нет реальных доказательств преступления, которые могли бы позволить такую буйную выходку.

– Ах, вот как? – воскликнула она и отвернулась от зеркала, перед которым со скорбным и горьким видом расчесывала свои золотисто-рыжие волосы. Ее щеки раскраснелись, глаза воспалились от слез. Сейчас она казалась ему такой же красивой, как тот первый раз, когда он увидел ее в красной накидке с капюшоном, – шестнадцатилетнюю девушку, бегом поднимавшуюся на крыльцо отцовского дома в Филадельфии. Тогда она была удивительно прекрасной, и он смягчился от этого воспоминания.

– Это все, что тебе известно, лжец! – заявила она. – Ты не подозреваешь, как много я знаю. Я не впустую потратила деньги на сыщиков, которые несколько недель следили за тобой. Подлый изменник! Теперь ты хочешь замести все под ковер и узнать, что мне известно. Позволь сказать, что я знаю достаточно. Ты больше не сможешь водить меня за нос со своей Ритой Сольберг и Антуанеттой Новак, с арендованными квартирами и номерами в гостиницах. Я знаю, кто ты такой, скотина! И это после всех твоих заверений в любви?

Она яростно вернулась к прерванному занятию, пока Каупервуд смотрел на нее, тронутый ее страстью и душевной силой. Было приятно видеть такой драматический талант и сознавать, что во многих отношениях она достойна его.

– Эйлин, – мягко сказал он, все еще надеясь постепенно снискать ее расположение. – Пожалуйста, не будь так жестока ко мне. Разве ты не понимаешь, как устроена жизнь и для чего нужно сочувствие? Я считал тебя более щедрой и чуткой. Знаешь, ведь я не такой уж плохой человек.

Он смерил ее ласковым, задумчивым взглядом, надеясь сыграть на ее былой любви к нему.

– Сочувствие! – Она повернулась к нему с пылающим лицом. – Много ты знаешь о сочувствии! Надо полагать, я не проявила никакого сочувствия к тебе, когда ты сидел в тюрьме в Филадельфии, не так ли? Много добра мне это принесло, верно? Сочувствие? Сопровождать тебя в Чикаго и мириться с твоими девками – дешевыми стенографистками и женами музыкантов! Ты доказал мне свое сочувствие, когда оставил меня здесь и отправился утешать ту бабенку, которая лежит внизу!

Эйлин расправила корсаж и повела плечами перед зеркалом, готовясь надеть шляпку и накинуть пелеринку. Она собиралась уйти как есть, а потом послать Фадетту за своими вещами.

– Эйлин, – снова обратился к ней Каупервуд, намеренный добиться своего. – Думаю, ты ведешь себя очень глупо. Это правда. В том, что ты собираешься сделать, нет никакой необходимости. Вот ты кричишь, скандалишь на всю округу, дерешься и теперь собираешься уйти из дома. Это ужасно и отвратительно, я не желаю этого. Ты ведь еще любишь меня, правда? Ты знаешь, что это правда, а я знаю, что ты на самом деле не хотела говорить все эти мерзости. Ты на самом деле не веришь, что я разлюбил тебя.

– Любовь! – вскричала Эйлин. – Много ты знаешь о любви! Разве ты когда-нибудь хоть кого-то любил, бесчувственная скотина? Я знаю, как ты умеешь любить. Однажды мне казалось, что ты любишь меня. Я вижу, как ты любил меня, точно так же, как ты любил пятьдесят других женщин, как ты любил эту грязную маленькую шлюшку Риту Сольберг, что лежит внизу, как ты любил эту дешевую стенографистку Антуанетту Новак! Ты даже не знаешь, что значит это слово!

Однако ее голос пресекся, завершившись чем-то похожим на всхлип, и ее глаза наполнились горячими, сердитыми слезами. Увидев эти слезы, Каупервуд подошел ближе, рассчитывая, что настроение ее переменилось. Сейчас он искренне раскаивался и хотел, чтобы она снова почувствовала хотя бы каплю нежности к нему.

– Эйлин, – просительно произнес он, – пожалуйста, не будь такой жестокой. Не нужно так сердиться на меня, я не исчадие ада. Будь благоразумней!

Он протянул руку, но она резко отпрянула.

– Не прикасайся ко мне, подлец! – сердито прошипела она. – Даже не думай об этом! Я не буду жить с тобой. Я не останусь под одной крышей с тобой и твоей любовницей. Иди и живи со своей драгоценной Ритой, если тебе так хочется. Мне все равно. Полагаю, ты уже побывал в нижней комнате и утешил ее. Мерзавец! Жаль, что я не успела убить ее, о господи! – она с яростью дернула ворот жакета, пытаясь застегнуть пуговицу.