Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Из всех партизанских войн, я думаю, ни одна не привела к таким многозначительным результатам, как поход Гарибальди в Южную Италию, и гарибальдийцы обеспечили себе довольно почетное место в истории партизанских отрядов. Теперь от этого немногочисленного легиона осталось только название. Декретом правительства запрещено отставным гарибальдийцам носить красную рубашку. С тех же пор, как кардинал де Мерод [204] Федерико-Франческо-Саверио де Мерод (1820–1874), архиепископ – бельгиец по происхождению, один из главных деятелей Папского государства при Пии IX. и экс-король неаполитанский стали наряжать в этот костюм наемных разбойников, никому из последователей Гарибальди не было бы приятно показаться на улице в своем боевом наряде. Некоторые, правда, лишенные средств купить себе другое платье, еще до сих пор носят воду и чистят сапоги, у кофеен Палермо и Неаполя, в красных рубашках; но жители этих городов стараются всячески доставить им или более безбедное положение, или более приличный наряд.

Тотчас по окончании военных действий, бо́льшая честь гарибальдийцев взяли отставку. Правительство дало им в вознаграждение шестимесячное их жалование, которого очень многие еще не получили. Те же, которые изъявили желание остаться, должны были подвергнуться экзаменам. Для рассортировки их назначена комиссия, на половину из офицеров регулярной армии и из старших гарибальдийских офицеров, которых правительство утвердило в заслуженном ими на поле сражения чине. Комиссия эта до сих пор еще не окончила своего дела. Из принятых на службу гарибальдийцев должна быть составлена Южная армия. Правительство, с своей стороны, намерено пополнять ее состав восьмьюдесятью солдатами регулярного войска на каждый полк. Начальство этого преобразованного корпуса вверено Сиртори, бывшему начальнику штаба Гарибальди. Эта Южная армия, вероятно, скоро заставит говорить о себе, – но мой сюжет пока гарибальдийцы торжественно окончившие начатое ими дело и возвратившиеся к мирным занятиям. Одни из них, сняв полковничьи галуны, сидят за конторками своих табачных лавок, другие с подвязанной рукой или с черной повязкой на глазу возвратились в кузницы или другого рода мастерские; некоторые навсегда оторванные от своего ремесла, как я сказал уже выше, чистят сапоги, или продают воду в Палермо и Неаполе, и немногие продолжают барскую жизнь в своих замках или дворцах, украшающих столичные города освобожденного ими королевства. Из иностранцев, кто мог, вернулся на родину, а некоторые определились в папские зуавы и готовы идти против своих бывших сотоварищей, когда Гарибальди снова кликнет клич и позовет в ряды своих, рассеявшихся по лицу земли сподвижников.

Я считал обязанностью упомянуть и об этих некоторых, но спешу прибавить, что их было очень и очень немного, и что никак не по этим немногим следует судить о гарибальдийцах.

Я не знаю, были ли когда-то в действительности те блаженные времена, о которых говорят теперь очень много, когда будто бы одна чистейшая привязанность к принципу, к идее двигала массы, когда всякий партизанский отряд составлялся из людей горячо преданных своему делу. Знаю только что теперь, если кто и жертвует собою за идею (о чем обыкновенно не преминет объявить во всеуслышание), то всем, видящим это самопожертвование чудится, что идея эта имеет некоторую весьма существенную привлекательность, в роде например той, за которую еще так недавно ополчился дон Джиджи [205] Джиджи – уменьшительное от Луиджи (Лудовик). Этим именем итальянцы называют своего августейшего союзника [французского императора]. – Прим. авт. .

Немудрено, что и между гарибальдийцами немало было людей пропащих , которым закрыты были все другие пути и которые готовы были при первом удобном случае перейти на сторону того, кто больше дает. Но уже по одному тому, что Гарибальди не принадлежал к числу много дающих, таких личностей было очень мало в рядах его армии. Первое время все служили почти без жалования и постоянно нуждались в необходимом. Несмотря на отсутствие правильного устройства и строгой дисциплины, окрестные жители никогда не жаловались на угнетения и на неизбежные в подобных случаях грабежи. Гарибальди в этом отношении шутить не любил; во время кампании 1859 г. он приказал расстрелять одного из своих солдат, родом романьола, укравшего какие-то пустяки у одного из окрестных контадинов. Солдаты знали характер своего вождя и нередко терпели голод и нужду, но ни разу не поживились курицей на счет мирных жителей.