Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Пессимист. Кем, помилуйте? Кто нас хочет захватить?

Оптимист. Охотники нашлись бы, поверьте. В книге Уоллеса этот умный англичанин, проживший долгие годы в России, говорит, что в XVII веке Россию совсем нетрудно было завоевать, как Индию, и только реформа Петра спасла ее от этой участи. Заметьте – в Индии вдвое больше народу, чем в России, и той же арийской расы. Семьдесят тысяч англичан держат этот народ, как мальчик-поводырь медведя, на узде железной.

Пессимист. Мне кажется, вы чересчур преувеличиваете опасности внешние. За границей мы сами служим пугалом для народов, и именно нашими вооружениями немцы объясняют свои.

Оптимист. Полноте, охота вам верить немцам! Вы верьте очевидности. Сила народа, как в механике, всегда должна быть пропорциональна массе, иначе вас раздавят. Но что касается железных дорог, они необходимы не только для обороны страны. Они безусловно нужны для новой, везде принятой и прямо неизбежной культуры человеческого труда, культуры европейской. В старину, когда в Европе были те же пути сообщения, что у нас, мы не отставали от нее в богатстве и едва ли бы отстали в образованности, если б не татары. Но теперь мир перестроился, и нам нельзя отставать – это было бы самоубийством. Ведь борьба идет не только дубьем, а и рублем, – силы для боя собираются во время мира. Мы обязаны поставить энергию нашего народа в те же условия, в какие поставлен западный человек, т. е. вооружить нашего рабочего электричеством, паром, стальной машиной, образованием. Прежде всего страна должна овладеть собственною природой, землей, недрами гор – для этого нужны дорóги. Они дóроги, но что же делать, они – общее народное достояние, и из всех расходов казны этот всего ближе к народной нужде. Железные дороги существуют у нас всего тридцать-сорок лет, а посмотрите, какую глубокую перемену они внесли в жизнь России. При Николае I это была страна, подобная Китаю – море серых деревень, в котором кое-где мелькали колокольни маленьких городков. Теперь это европейская страна, где дух народный уже наполовину освобожден, где он не весь под властию земли. Этот дух работает уже на тысячу ладов, он движется. Великое брожение, внесенное железными дорогами, еще только началось; новая кристаллизация труда едва намечена. С неисчислимыми страданьями, голодая, вымирая, народ – как стихия – ищет новых норм. Пока он еще приспособляется, он лихорадочно испытывает, он весь в периоде суровой школы. Но я верю, тяжелые времена пройдут, породы слабые, может быть, падут их жертвой, но от сильных корней подымется новая могучая раса, которая разберется в хаосе и уже всецело овладеет новыми условиями, выдвинутыми цивилизацией.

Пессимист. Все это прекрасно, но, вычеркивая из страны по два миллиарда в год, едва ли мы помогаем народу приспособляться к новым условиям. Народу с каждым годом все труднее, и государство требует с него все больше и больше. Идя по этому пути, мы рискуем дойти до того, что услуги государства станут обходиться дороже того, что они дают.

Оптимист. Это невозможно. Уже потому невозможно, что государство дает независимость – благо, не оценимое ничем. Но я отнюдь не стою за два миллиарда. Я настаиваю лишь на том, что если довольно одного миллиарда, то правительство обязано им удовольствоваться, но если необходимы четыре миллиарда – народ должен дать и четыре. Каждый грош народный – святой грош, государство должно беречь его как зеницу ока, – но в случае действительной нужды следует не жалеть и миллиардов.

Пессимист. Ах, Боже мой, – но кто разберет в таком огромном хозяйстве, что нужно и что не нужно? Что заведомо полезно и что вредно? Тут тьма египетская, тут условия столь запутанные, что даже ощупью не разберешь. А мы бросаем миллиарды налево и направо.

Оптимист. Ну где же это мы разбрасываем? Будем добросовестны. Ни направо я не вижу брошенного миллиарда, ни налево. Бросают иной раз сотни тысяч – на пробу, вроде чудных опытов г. Пороховщикова, – но в большом хозяйстве, без крыс, без усыпки и без утечки обойтись нельзя. Вы скажете, конечно, что не о крысах речь, что есть щели зияющие, куда утекает казенное добро. Не знаю, не видал этих щелей и не смею говорить об этом. Знаю только одно: что мы от сплетен дуреем и что не всякому слуху верь. Наше общество в некоторых слоях насквозь нечестное, оно – потомство взяточников и подьячих, – поэтому мы убеждены, что везде злоупотребления, везде ничего не делают, ничего не знают, а только знай расхищают казну. Я думаю, тут много лжи. Я не вор, и мне трудно понять психологию вора, особенно на видном месте. Чего ему воровать, когда он и без того купается в золоте? Надо быть клептоманом для этого, сумасшедшим. Надо быть идиотом, чтобы из-за какого-нибудь, скажем, миллиона, рисковать блестящей, хорошо оплачиваемой карьерой и честным именем в истории. Я думаю, в чиновничестве, как вообще в природе, крупные хищники редки. Кровь народную сосут главным образом насекомые, но будь народ сам опрятнее – их бы не было. Несомненно, что казенное хозяйство наше далеко от идеала, но главным образом оттого, что трудно найти добросовестных исполнителей. Но есть и честные исполнители, я в этом уверен безусловно. Есть, к счастью, чиновники сведущие и работящие. Вы говорите: «Тьма египетская, рассмотреть ничего нельзя». Но это только нам так кажется, профанам. В каждой области государственного управления есть уже огромный опыт, и свой, и чужестранный, есть наука, дающая возможность кое-что предвидеть и рассчитать. Не все делается «зря», поверьте мне. Но как наука добывает свои истины не без ошибок, так и политика. Наука нуждается в наблюдении и опыте, иногда дорогостоящем, – тоже и политика. Вы хотите видеть, например, министра финансов человеком, действующим безошибочно. Но чтобы достичь этого, дайте ему право иногда и ошибаться, т. е. ставить задачи и так и этак, пока обнаружится решение верное. Весь мир меняется, все условия международные, экономические, дипломатические – постоянно не те сегодня, что вчера. Тут нельзя действовать по шаблону, тут знание отнюдь не заменяет творчества, а только служит ему. И когда сильный государственный ум, вооруженный знанием и опытом жизни, находит наконец счастливое решение, – не будьте же малодушны, не мешайте ему еще прежде, чем поймете, в чем дело. «Два миллиарда!», «два миллиарда!» Носятся с ними как курица с яйцом. Но, может быть, свести бюджет с полутора миллиардами было бы убыточнее для страны, чем с двумя, а свести с одним миллиардом было бы, может быть, прямо гибельным.